Иерусалимский ковчег
Шрифт:
Я вернулся в карету и объяснил извозчику, как проехать к трактиру. Как только мы прибыли, Кинрю попытался увязаться за мной, но я приказал ему сидеть на месте.
— Брать-то вам меня с собой зачем надо было, Яков Андреевич? — пробурчал японец вполголоса. — Лучше бы я еще поупражнялся в сочинении хокку.
— Не сердись, — попросил я его. — Скоро и твое время настанет!
Дворник в ярком жилете, ситцевой голубой рубахе и широких домотканых штанах указал мне на комнату Круглова. Я отблагодарил его серебряной монетой и постучал в закрытую дверь. В
Я снова принялся настукивать в дверь, пока наконец не услышал легкие, чуть слышные шаги и скрип в замке. Я надавил плечом на дверь, она неожиданно распахнулась, и я провалился в комнату, где меня немедленно оглушили чем-то очень тяжелым, и я повалился на пол.
В себя я пришел только тогда, когда кто-то вылил мне в лицо воды из ушата. Душ был ледяным, но я вскочил как ошпаренный, с болью в разбитом затылке и страстным желанием как следует проучить негодника.
— Яков Андреевич, вы?! — скалил зубы Мишка Круглов. — Ну не узнал я, ей-богу, не узнал! — запричитал он, понемногу начиная пятиться к стенке. Я медленно надвигался на него, словно бог отмщения.
— Да успокойтесь вы! — прикрикнул Михайло. — И звук его голоса наконец-то привел меня в чувство.
— Что здесь происходит, в конце концов? — возмутился я, присаживаясь на хромоногий стул у стенки.
— Да на меня тут вчерась облаву устроили, — оправдывался Мишка, почесывая в затылке. — Вот я и осторожничаю!
— Что за облава?
— Да так, — Круглов прикусил изуродованную губу. — Старые счеты.
Расспрашивать далее я не стал, в конечном счете, я пришел сюда совсем не за этим.
— Ты знаешь что-нибудь о Матвее Воротникове? — перешел я к делу.
— А как же, — усмехнулся Михайло. — Наслышан, — добавил он. — Личность-то в столице известная!
— А о Виталии Строганове? — спросил я с надеждой.
Мишка задумался и снова начал чесать в затылке грязными нестриженными ногтями.
— Нет, — закачал он кудлатой головой. — Не слыхал. А к Гастролеру он имеет какое-то отношение?
— Какому еще Гастролеру?
— Ну к Воротникову, — досадливо объяснился Мишка.
— Самое непосредственное, — заверил я. — Выясни как можно быстрее что у них были за дела. А за ценой я не постою! — пришло мне в голову добавить для пущей важности.
Не успел я дойти до выхода, как в дверях возникла фигура Кинрю.
— Задерживаетесь, Яков Андреевич, — заметил японец.
Мишка уж было и рот открыл, намереваясь спросить, что за обезьяну таскаю я за собой, но встретился со взглядом Кинрю и осекся.
— Не нравится мне круг ваших знакомств, — уже в экипаже посетовал японец, покосившись прищуренными глазами на мой затылок. — Голова-то не болит?
— Истина ведь жертв требует, — сказал я со знанием дела и подмигнул Кинрю. Он неодобрительно закачал головой, но смолчал. Я-то его кодекс чести не обсуждал и от него требовал того же.
Дома меня ожидал сеанс Мириного гадания. Не успел я войти, как гостиная
Механически я осмотрелся по сторонам, словно бы надеясь рассмотреть в непроглядном мраке гроб с белеющими костями и священный алтарь.
В самом центре комнаты и впрямь возвышался стол, так же, как и окна, занавешенный черным бархатным покрывалом. Его окружали семь чадящих свечей. Но их свет вовсе не казался мне внутренним Светом Искупителя.
Я невольно подумал о том, что Виталий погиб, едва только принял свет, не успев до глубинной сути проникнуть в таинства франкмасонства.
Число семь Мира считала совершенным, потому как, объясняла она, существует семь наслаждений, семь огней и семь священных коров.
Я перевел взгляд на столик — глаза мои уже полностью свыклись с царящим в гостиной полумраком — и заметил на нем миниатюрный изумрудный ларец, в котором моя индианка обычно хранила свою драгоценнейшую колоду.
Наконец появилась и она под руку со своим слугой Сварупом. Я полагал, что Мира спустилась из «комнаты демонов», где хранила все свои атрибуты и баловалась индуистским колдовством.
В своем ярко-желтом сари Мира казалась солнцем в подземелье мрака. Она сделала жест рукой, который означал, как я успел узнать, ритуальную мудру приветствия.
— Да будет с нами великий Сурья, — шепнула Мира. Я вспомнил, что так величают древнеиндийского бога солнца. — Да снизойдет на нас пламя Агни! — продолжала вещать индианка, и от ее заклинаний мне, повидавшему виды масону, становилось не по себе.
— Сапта ратнани, — молвила Мира и поклонилась в левую сторону. — Сапта архишах, — сказала индианка и склонила голову вправо. — Сапта гавах, — поклонилась она мне.
Сваруп подал ей вышитый мешок с благовониями, и индианка, продолжая что-то шептать на понятном только ей языке, бросила в огонь его содержимое.
Я так и не осмелился нарушить молчание и спросить, что же здесь все-таки происходит. Юкио Хацуми тоже молчал, испытывая невольное уважение к ее ритуалу.
— Сегодня, Яков Андреевич, вы узнаете, что же вас ждет в самом ближайшем будущем, — сказала индианка и улыбнулась улыбкой Джоконды.
— Иногда лучше, когда грядущее находится под покровом тайны, — философски заметил японец.
Я поднял руку в знак того, чтобы Мира продолжала.
Индианка разложила карты крестом, мне с моего места трудно было разобрать, что на них изображено. Но Мира изменилась в лице и велела Сварупу подать другую свечу. Он засуетился и, наконец, нашел в обклеенном разноцветной бумагой ящике то, что она просила.