Игнатий Лойола
Шрифт:
Как глупо! Не видеть её столько времени, чуть было не сделаться монахом. Но стоило лишь вспомнить, как перед Альбрехтом вновь встали картины юности: он пишет стихи, а она рисует, уронив белые пряди на зелёное сукно ein Urtisch (изначального стола), и нет в жизни счастья больше... Ах, если бы перенести Альму в этот дом! «Паписты» — абстрактное слово, разве применимо оно к этим людям? Альбрехт сможет объяснить ей... но что за ерунда порой приходит в голову? Какая Альма в мужском монастыре?
— У вас много страстей, — голос
— Спасибо вам, отец Игнатий, за всё, — искренне сказал Альбрехт, — я пойду.
Небольшая цепкая рука настоятеля схватила его рукав:
— Подождите. Я много думал о вас. Вы не сможете стать иезуитом, вы слишком сильно привязаны к миру. Но наша встреча не случайна. Мы многому взаимно научились, и я прошу вас стать другом Общества Иисуса. Это вас ни к чему не обяжет.
— А это возможно? Не знаю, как благодарить вас, — чувства переполняли Фромбергера.
— Благодарите за всё одного Бога. Я вижу прекрасную возможность нам с вами послужить Ему. Мы недавно организовали Братство сирот Рима. Сейчас очень много одиноких детей после чумы и войны с турками. У нас два дома — для мальчиков и для девочек. Будет прекрасно, если перед отъездом в Германию вы немного позанимаетесь с мальчиками. А вечерами будете приходить к нам на посиделки. Согласны?
— Да. Благодарю вас.
— Это мы вас благодарим. Найдите отца Бобадилью, он проводит. И пообщайтесь с ним поподробнее, папа собирается направить его в германские земли. С Богом, — настоятель крепко обнял бакалавра и умчался по своим делам.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Генерал уже неделю не вставал с постели. В последнее время он болел всё чаще. Зато когда выздоравливал — то поражал всех количеством сделанных дел и быстротой передвижения. Иезуиты привыкли к чередованию этих периодов: полного упадка сил и бурного всплеска энергии.
Некоторые считали: Бог посылает настоятелю болезнь для восстановления сил.
Как раз в это время Фромбергер вместе с Николасом Бобадильей отбывали в Германию. «Немного» занятий с мальчиками-сиротами вылились для бакалавра почти в два года. Игнатий оказался прав, у Альбрехта прекрасно получалось учить детей. Сорванцы не только хорошо сдали первый экзамен по богословию, но и сильно привязались к своему учителю. Даже плакали, расставаясь с ним.
Сам Альбрехт тоже с грустью покидал Италию, но более задерживаться не собирался. У него появились две новые возвышенные мечты. Он хотел помочь отколовшимся от церкви соотечественникам увидеть свои заблуждения и показать Альме Рим.
Настало время выходить. Фромбергер сидел в пустой трапезной, обхватив дорожную сумку. Хорошо бы увидеть Игнатия и получить прощальное напутствие, но допустят ли к больному?
Послышались
— Генерал зовёт вас.
Настоятель явно превозмогал боль. Дыхание его было прерывистым, на лбу выступили капельки пота.
— Выезжаете? — спросил он, собравшись с силами. — Ну, в добрый час. Будьте там помягче с еретиками.
— Отец Игнатий, я помню, вы всегда очень жёстко говорите о ересях. Разве не так?
— Разумеется. Ересь — это болезнь. А больных следует лечить, а не обвинять. Направляйте их к созиданию, напоминайте о сходстве, а не о различиях между нами.
— Но почему вы говорите это мне, а не Бобадилье? Я ведь не иезуит и едва ли смогу проповедовать.
Лойола коротко выдохнул и закусил губу, пережидая очередную волну боли. Потом улыбнулся:
— Лучше всего проповедовать своим примером. А здесь вы дадите фору Бобадилье, ведь вы германец и бывший протестант. Только помните, что я вам говорил о страстях.
— Дай Бог здоровья вам, отец Игнатий, — тихо сказал Фромбергер и вышел, глубоко впечатлённый.
Николас ждал его на улице. Он находился в прекрасном расположении духа. Насвистывал какую-то испанскую песню и с удовольствием подставлял солнцу смуглое лицо и мускулистые руки с закатанными рукавами. Бородка, подстриженная так же, как у настоятеля, сходилась с шапкой чёрных волос, обрамляя жизнерадостное лицо. Выглядел он ловким и складным, особенно рядом с большим бледным и веснушчатым германцем. За последний год Альбрехт к тому же растолстел, просиживая в классных комнатах всё время. Когда пошли быстрым шагом, да ещё с грузом — бакалавр даже почувствовал одышку.
— Поспешим на Пьяцца дель Попполо, — сказал Бобадилья, — там собираются папские войска. С ними мы и попадём в Германию.
— С войсками? — удивился бакалавр. Испанец расхохотался:
— Вот они, детишки-то! С ними совсем отстанешь от жизни. Разве ты не слышал о войне императора с вашими шмакальденцами?
— Как?! — Альбрехт опешил. — А Нюрнбергский мир?
— Закончился. Карл заключил союз с папой. И в вашей Германии у него тоже появились союзники. Бавария всегда была за Рим, а теперь ещё и Мориц Саксонский перешёл на сторону католиков.
— Дождался... — мрачно сказал Альбрехт, — иду воевать на старости лет. И что же я буду делать в этих войсках? Я даже стрелять не умею!
Бобадилья снова расхохотался.
— Да уж, попал в переплёт. Но не бойся: «Solo se muera una vez» («умирают только один раз») — так у нас говорят. Правда, я думал, наш отче просветил тебя гораздо подробном. Я иду войсковым капелланом, а ты, как знающий все языки, — писарем. К тому же дон Игнасио зачем-то выделил тебе дополнительных денег.
Последнюю фразу Бобадилья сказал несколько презрительно, чем задел Фромбергера. Тот начал думать, как ответить. Но испанец вдруг дружески предложил: