Игнатий Лойола
Шрифт:
— Я верил... — прошептал Людвиг, — верил в своё великое призвание. У меня получалось влиять на сильных. Я приблизился к одному реформатору, но он показался мне мелким. Тогда я переметнулся к крестьянскому вождю и посоветовал ему кое-что... его это привело к гибели. Моя сила испугала меня...
Лойола сжал кулаки и застыл. Обмякнув, коротко выдохнул.
— Ты не о том говоришь. Зачем ты пришёл в Общество? Хотел убить папу? Или стать им?
— По-разному, — тихо ответил Людвиг и вдруг, вцепившись в решётку кровати, затрясся всем телом. — Я хотел преобразить Церковь, даже стать святым, я верил... — всхлипывал
— Полно, ты не это хочешь сказать, я же вижу.
— Я обманул Общество. У меня есть жена. То есть я двадцать лет выдавал её за жену.
— Ещё что-нибудь?
— Я... я убил своего друга. Иначе он бы убил меня и я бы не приехал в Рим.
Совсем стемнело. Лойола потянулся к прикроватному столику и снова тяжело упал на подушки.
— Это не все твои грехи.
— Как не все? — в отчаянии вскрикнул германец.
— Твой самый страшный грех — святотатство. Ты осмелился подходить к причастию, сознательно избегнув исповеди. Засвети лампу, у меня нет сил.
Людвиг бросился к столику, трясущимися руками зажёг светильник и встал с ним в руках, неотрывно глядя на лежащего настоятеля.
— Отец, не вы ли говорили: люди часто не достигают своего призвания из-за боязни запачкать одежду? А ваше «Цель оправдывает средства» цитируют все.
Игнатий молчал, тонкие пальцы судорожно комкали простыню. Людвиг продолжал, повысив голос:
— Я знаю, как вы трактуете законы, называя это «гибкостью». Говорите о человеколюбии, но согласились со смертной казнью для еретиков. А ваш Франциск Ксаверий — честолюбивый обманщик. Его многочисленные обращённые туземцы уверовали в Христа, не отменив своих прежних богов. Почему же вы обвиняете меня?
Стон всё же вырвался, но Лойола овладел собой.
— Значит, ты хотел стать святым... Вот для чего убивал и прелюбодействовал... Так?
Людвиг со стуком поставил лампу на стол:
— Святая Церковь — всего лишь собрание людей. И правят ею самые изворотливые и сильные. Именно они меняют мир, а не те, кто безгрешно сидит по кельям. Именно их помнят потомки. Я смог стать правой рукой самого Мюнцера, великого освободителя, перед которым трепетали все германские князья. Если б его не казнили! — он судорожно сглотнул и продолжил: — Но Рим выше Германии. Я сделал бы много больше, став вашим ближайшим помощником и... и...
— Ты не задумывался, отчего Бог не спас твоего Великого Освободителя? — голос Игнатия прозвучал мягко, почти доверительно, — и почему ты опоздал ко мне?
Людвиг молча вертел светильник.
— Сейчас отвечу тебе по пунктам, — произнёс Лойола, мгновение спустя. — «Суббота для человека, а не человек для субботы» — таково послание Иисуса тем, кто боится «гибкости» законов. Я не призывал казнить еретиков, но для упорствующего в заблуждениях иногда лучше умереть, дабы не нагрешить ещё больше. А про Ксаверия... Хавьера... Он не собирался в Индию. Распоряжение Папы стало неожиданностью для него, но он с радостью сказал «Ну, конечно! Вот я». Попросил полчаса, чтобы заштопать штаны, и ... мы больше не видели его. Он работал на Востоке одиннадцать лет, не считаясь со слабым здоровьем, и умер там же, на чужом острове. Он был моим лучшим другом...
Германец стоял, неподвижно вперив взгляд в пол. Настоятель, тихо вскрикнув, снова скомкал простынь. Отдышавшись, сказал почти деловито:
— Больше
— Сожалею о грехах, — тупо повторил тот, становясь на колени.
Лойола с усилием поднялся на подушках:
— Властью, данной мне, прощаю и разрешаю от всех грехов. Да благословит тебя Всемогущий Бог! Аминь.
— Аминь, — эхом отозвался Людвиг.
— Иди, — велел отец Игнатий.
Тот бросился к двери, но на пороге остановился.
— Вас тоже пусть благословит Бог! Пусть!
И выскочил вон.
На рассвете Поланко проснулся и поспешил в Ватикан, дабы подойти к папе раньше всех. Солнце ещё только всходило над Римом, а секретарь настоятеля уже возвращался в обитель с папским благословением для Лойолы и Лаинеса. По неподобающей суете, царившей у комнаты настоятеля, он понял, что опоздал с одним из благословений.
Весь день Поланко ходил как в тумане. Запомнилась ему только фраза врача, производящего осмотр: «Как он жил столько? С этим невозможно жить».
От Лаинеса, лежащего в соседней комнате, случившееся пытались скрыть, но он догадался и стал просить Бога взять его вместе с Игнатием. Судьба распорядилась иначе. Лаинес выздоровел и стал новым генералом иезуитов.
В субботу вечером первого августа в церкви Санта-Мария делла Страда собралась толпа. Люди стояли в очереди к гробу. Кто-то хотел ещё раз взглянуть на прославленного человека, но большинство пришедших, веря в святость почившего, прикладывали к его телу свои чётки. Отцы-иезуиты опасались, как бы настоятеля не растащили на реликвии.
Очередь дошла до худенькой женщины, закутанной в чёрное. Подойдя к гробу, она вытащила три ярко-красных розы из-под покрывала и размашисто, будто взмахнув крылом, положила их на грудь усопшего. Потом поднялась на цыпочки и приникла к его губам.
В этот момент из нефа, где стояли иезуиты, послышался шум. Один из них, германец, недавно принятый в Общество, упал навзничь. Над ним склонились, тормошили. Подошёл врач, присел на корточки рядом.
— Увы! — сказал он, поднимаясь. — Видимо, не выдержало сердце. Здесь слишком душно.
...Прощание закончилось. Дубовый гроб медленно поплыл к выходу из церкви. Зазвучали ангельские голоса детей из Братства римских сирот. Они пели любимую молитву Духовного Рыцаря:
Душа Христова, освяти меня. Тело Христово, спаси меня. Кровь Христова, напои меня. Вода рёбра Христова, омой меня. Страсти Христовы, укрепите меня. Благой Иисусе, услышь меня: В ранах Твоих Ты укрой меня. И не допусти мне отделиться от Тебя. От недруга злого защити меня. В час моей кончины призови меня, И повели мне прийти к Тебе, Дабы со святыми восхвалять Тебя во веки веков. Аминь.