Иго любви
Шрифт:
Чья-то тень упала у их ног. И Надежда Васильевна всеми нервами почувствовала присутствие Хлудова.
Он не должен догадываться, оборони Боже! Чистой, гордой, недоступной должна она остаться в его глазах.
Она враждебно отняла руки и жестко улыбнулась смущенному Бутурлину. Почему она такая? Сердится за долгое молчание? Но ведь и сама она не звала его, не писала. Но разве не прекрасна была эта любовь их без договоров, без обязательств?
Он оглянулся, ища причину ее скованности, и увидал бледное лицо Хлудова, тёмные глаза,
Бутурлин отступил невольно. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы на чем-нибудь настаивать. Но уязвленное самолюбие не позволяло ему немедленно стушеваться.
— Вы не откажетесь поужинать со мною? — спросил он сразу изменившим ему голосом.
Она тревожно покосилась на Хлудова.
— Отчего же нет? В дружеской компании, конечно… Вы помните Микульского?.. Если только я не устану после спектакля… Владимир Петрович, познакомьтесь!.. Бутурлин… Хлудов… Извините, господа, мне надо переодеться…
Соперники вежливо раскланялись. Бутурлин, как светский человек, первый овладел собой и заговорил о дальнейшей поездке труппы, о репертуаре, о сборах в других городах. Говорил, а сам зорко смотрел в это задумчивое лицо, внимательно слушал этот медленный голос: Так вот Кто сменил его в ее сердце!.. Красив, что говорить! И молод. С ним нельзя тягаться. И лицо не банальное. Особенно глаза…
А жаль, жаль!.. Весь этот год, упорно работая и делая карьеру, он не раз вспоминал о романе на Волге… И говорил себе: это успеется… Прежде дело, а потом любовь…
Теперь ему кажется, что в погоне за призраком он утратил высшие ценности жизни. Он хорошо знал, что никогда и никого уже не полюбит с такой мучительной жаждой.
За кулисами, робко глядя в глаза Хлудова, она спросила:
— Ты ничего не будешь иметь, если мы отужинаем в компании? Это мой старый друг. Я его знаю еще с N***.
— Как тыхочешь, — кротко ответил он.
И она не могла понять, что он думал, что он чувствовал. Его душа была для нее всегда, как запертая дверь, перед которой она стояла в благоговейном трепете.
И это кроткое: «как ты хочешь»… О, Боже! Да разве есть у нее своя воля с той блаженной минуты, когда она отдалась ему вся, вся, душой и телом? Разве есть у нее капризы, характер, гордость? Разве все мысли ее, вся энергия не стремятся к одному: сделать его счастливым?
Но счастлив ли он?
Сейчас, по крайней мере, это трудно думать. Неужели ревнует? Неужели догадывается?
В ресторации было шумно и людно. Угощал Бутурлин. Хлопали пробки шампанского. Пьяный Микульский объяснялся в любви Бутурлину, что-то припоминал, на что-то намекал, двусмысленно подмигивая смущенному Бутурлину и неестественно улыбавшейся Надежде Васильевне. Напряженно прислушивался к его полубреду молчаливый Хлудов. Он не пил. Он вообще не выносил кутящей компании. Надежда Васильевна только пригубила свое шампанское на
«За прошлое, — шепнул он ей, подходя к ее стулу. — Мы сейчас справляем тризну над нашим счастьем…»
Ни один мускул не дрогнул в ее лице. О каком прошлом говорит этот чужой ей человек? Оно не существует. Оно умерло.
Вдруг Микульский, шатаясь, поднялся со своего места.
— Э!.. Чего там! За Волгу-матушку выпьем, Наденька! До дна пей, красавица! Чего кобенишься? Соловьев, небось, не забыла да ночей лунных? Ау, брат! Не вернешь теперь…
К кому обращались последние слова? Не хотелось доискиваться смысла…
Отвернувшись к окну, бледный Хлудов глядел в темную ночь, нависшую над палисадником.
Показалось ей, что дрогнули его веки сейчас, при пьяном лепете Микульского, что дернулся угол его рта? Или…
Неужели догадывается? Неужели страдает?.. Хоть бы конец скорей!
Если б Надежда Васильевна знала, какие роковые последствия будет иметь эта невинная пирушка не только для любви ее, но и для жизни Хлудова, она с ужасом бежала бы из этой шумной компании и прокляла бы день своей встречи с Бутурлиным.
К счастью, она этого не знала.
К счастью, будущее скрыто от нас.
Бутурлин теперь был влюблен, как маньяк. Он все поставил на карту и делал ряд безумств. Забросал цветами номер и уборную Нероновой. Ежедневно во время спектакля подносил ей цветы. Стерег ее у выхода наравне с учащейся молодежью. Что говорило в нем? Страсть или уязвленное самолюбие? Жажда восторжествовать или тоска по невозвратному? На что он надеялся? На память прошлого, не умирающую в наших нервах, в тайниках нашего я? На случайность? Каприз?
Надежда Васильевна нервничала и волновалась, потому что Хлудов был печален и уклонялся от ее ласк. А она робела перед ним, как девочка.
И, к довершению всего, она была недовольна собой. Все это необычное смятение ее души отражалось невыгодно на ее игре, и это даже Микульский заметил.
— Сам виноват, старый дурак, — с горечью сказала она ему. — Кто тебя просил сплетни разводить?
Микульский извинялся, чуть не плакал, целуя ее руки.
— Ну, вот, бей!.. Бей меня, старого черта, — говорил он, подставляя спину.
— Эх! Полно юродствовать!
— Запамятовал, подлец… Пьян был… Хоть разрази меня на месте, ничего не помню, что молол.
Потом и сам рассердился. Что за ерунда, в самом деле? Ревновать к прошлому? Да еще кого? Актрису?.. Да еще какую? Которая всю жизнь возбуждала такие страсти…
— Нужно дураком быть… Я не знал, красавица, что он у тебя такой дурак. Пришел покушать к шапочному разбору, а спрашивает, где пирог?.. Где он раньше-то был?
Надежда Васильевна даже рассердиться не могла, только побледнела, и угол ее рта нервически дернулся. Да… конечно… Зацелована, захватана чужими руками… Такую ли ему — чистому — надо было любить?