Иго любви
Шрифт:
— Никто этого не узнает. Все думают, что я в Рязани, у больного дяди. Я так Микульскому и сказал. А маменька нас не выдаст.
Подперев рукой голову, она рассеянно мешает сахар в чашке.
— Мне трудно спрятаться от людей и сплетен. Здесь меня видели на сцене когда-то. Могут вспомнить. Ах, Володя, когда я подумаю, что ждет меня по возвращении, мне прямо не хочется жить!
— Надя… Но ведь мы же будем видеться?
— Где?.. Когда?.. В доме у себя я не могу тебя принять… К тебе прийти… Какими глазами взгляну на твою мать? Нет… Я ничего не вижу впереди…
—
— На что?
Но, еще не слыша его ответа, она угадывает его, и краска заливает все ее лицо.
— Если б мы обвенчались с тобою завтра, кто посмел бы осудить тебя? Кто посмел бы разлучить нас?.. И если б ты меня действительно любила…
Вскрикнув, она падает ему на грудь. Смеется и плачет.
Она дает ему высказаться на этот раз, с жадностью вбирает в себя его слова, вслушивается в его интонации, ловит его взгляды. Любит… Любит… Это не жалость. Это страсть. Это тот же ужас перед одиночеством. То же стремление слить в одно две души, две жизни — осуществить на земле недостижимую мечту.
…Он просит ее обвенчаться тут же, до возвращения в N***. Все бумаги им может выслать мать его. Главное — не расставаться, не нарушать очарования недавних, но уже внедрившихся привычек любви и близости. И сплетен будет меньше. Все преклонятся перед совершившимся фактом. Брак в глазах людей освятит их связь. И прошлое их будет оправдано.
Но она печально качает головой.
А Вера? Он забыл об ее дочери?.. Как может она выйти замуж раньше Веры? Надо ее пристроить, прежде всего, об ее будущем позаботиться.
Надежда Васильевна расцвела и словно помолодела. Усердно посещает она все храмы и пещеры. Молится, жертвует, умиляется. Мечтает о счастье. Хоть час да мой! Пламенно молит Божью Матерь устроить судьбу Верочки, послать ей богатого, солидного и доброго мужа.
А в душе Хлудова, бессознательно, чувствующего бренность земных радостей, бессознательно угадывающего быстротечность жизни вообще, а его собственной жизни в особенности, растет невольное чувство ненависти к Вере, которая стоит на дороге к его счастью.
Войска возвращаются из Крыма. Наконец!.. Наконец! Их чествуют. Всюду балы, обеды, торжественные рауты. Разгар сезона.
Вере шьют бальные платья, и она покорно стоит часами у зеркала, пока на нее примеряют фасоны, а Надежда Васильевна разбирается в материях. Ей противны эти наряды. Ведь весь этот газ, тарлатан и цветы — уловки, чтоб поймать жениха. Выйти замуж?.. Вера содрогается от отвращения… Это — доля всех. И ее не избегнешь, конечно. Но инстинктивное сознание, что она сама рождена для иной доли, не умирает в душе Веры и будит ее протест. Если бы Федя Спримон был жив теперь, он вернулся бы домой вместе с другими севастопольскими героями, и за него Вера вышла бы замуж без ропота, с доверием. И Он любил бы ее, как любит брат сестру. И это было бы счастье, единственно возможное на земле, если Вере не суждено быть артисткой.
Все сильнее влечет
Внезапно она узнает, что Надежда Васильевна на год покидает сцену. Это ей сказал Лучинин.
— Мамочка… Что это значит?
Надежда Васильевна крупными шагами ходит по комнате. На голос дочери оборачивается. В ее лице скорбь.
— Для тебя, Верочка… Так надо… Ты еще дитя и не знаешь, как в свете относятся к актрисам. А я хочу, чтоб ты вышла замуж этой зимой… Пора! Тебе уже двадцатый год пошел. Я не смею стоять у тебя на дороге. Да и о приданом твоем мне надо позаботиться… Ну, ну… полно!.. Плакать не о чем…
— Вам тяжело, мамочка… я знаю… вижу…
«Как она чутка!.. — думает Надежда Васильевна. — Она знает, что это великая жертва. Ее не обманешь…»
— Пустяки!.. И мне надо отдохнуть. Нервы никуда не годятся. Вот пристрою тебя, тогда вздохну свободно…
Вера плачет весь день.
Со странным чувством входит Вера в зал Дворянского собрания.
Как будто все осталось по-прежнему, и чуть ли не тот же вальс гремит ей навстречу. А кажется, что все это она видела во сне. И проснулась давно-давно для слез и разочарования.
И сама она с виду все та же: стройная, воздушная в своем белом газовом платье. Но розы в волосах ее не так смяты, как душа, утратившая иллюзии. Ничто не радует. Ничто не манит. И ничего не ждешь.
И лица кругом чужие. Нет милого Феди, нет противного Нольде. И Мерлетта исчезла. Все подходят незнакомые офицеры. Она никому не отказывает, но танцует без прежнего волнения, как бы покорно совершая необходимый обряд. Толпа кавалеров ждет по-старому очереди. Ропот восхищения встречает эту первую красавицу города. Весь ***ский полк, вернувшийся из Севастополя, у ног Веры. Она танцует до полного изнеможения.
Этот успех радостно волнует Надежду Васильевну. Кавалеры спешат ей представиться. Даже на Лучинина, который не отходит от нее, падают лучи этой славы.
Вера, утомленная пестрой и чужой толпой, подарила Лучинина такой радостной, такой неожиданной улыбкой, что у того сердце дрогнуло. Она доверчиво берет его под руку и ходит с ним по залу.
— Мазурка?.. Нет… Только с вами…
«Вы все-таки не чужой…» — договаривает ее улыбка.
И Лучинин вытирает выступивший на лбу пот. Сердце тяжко бьется. Вдруг родилась надежда на счастье. Вдруг застучала в виски кровь. Он чувствует себя влюбленным. Безумие?.. Конечно… Но кто знает?
— Красавица, — говорит барон фон Норденгейм, пристально следивший за Верой. — Вы не знаете, кто это?
Он только что вышел из-за карточного стола, где умно, тонко, с большой выдержкой вел крупную игру. Выигрыш поднял его настроение. Партнером его был Спримон, сильно постаревший за этот год.
— Вы о ком? О ком спрашиваете?
Он повертывает красную в складках шею, туго стянутую воротником мундира, и видит нежное, милое для него в память прошлого лицо.
— А!.. Эта?.. Это Верочка Неронова… то бишь… Мосолова… дочь нашей знаменитой актрисы.