Иго любви
Шрифт:
Она берет под руку почтительно склонившегося перед ней губернатора.
— Можете начинать, — говорит он подбежавшему распорядителю.
Тот глядит на хоры, махнул платком. Оркестр начинает вальс.
«Он ждал мою Верочку, чтобы начать… Как это мило с его стороны!» — думает Неронова и тихонько прижимается к руке Опочинина.
А звуки разгораются, манят, влекут. Так и кинулась бы сама в эту дрогнувшую толпу! Счастливцы, кто танцует!.. А ей нельзя. Да, нельзя… хотя недавно еще, прошлую весну… Теперь смешно. Дочь —
Неужели конец?.. Неужели старость?
В первый раз зловещая мысль словно озаряет перед нею темные провалы, ожидающие каждую из нас в конце жизненного пути… Открытые плечи вздрогнули.
— Что с вами, дорогая? — спрашивает Опочинин, прижимая к себе ее локоть.
Она не отвечает. Она не слышит. Горло сжалось. Сердце на миг точно остановилось в груди.
Ах, не думать об этом!.. Не думать!.. Она все еще молода. У нее нет ни одного седого волоска. У нее атласная кожа, тело упругое и мускулистое, как у девушки. У нее юная душа, полная порывов… Разве она не любима? Разве она не желанна?
Лорнет дрожит в ее руке. Свет дробится во влажных глазах. Звуки вальса манят куда-то, обещают впереди что-то, перед чем ничтожно все, завоеванное ею в жизни: слава, творчество… и любовь вот этого преданного человека, еще недавно казавшаяся счастьем.
Перед Верочкой стоит высокий офицер с тонкой талией, с аксельбантом через плечо. Щелкнули шпоры.
Что надо делать?.. Чего хотят от нее?
Чужая, враждебная рука обнимает ее талию. Другая, в белой замшевой перчатке, нежно сжимает ее пальцы. Она видит странное лицо матери и улыбающиеся глаза губернатора.
«Вальс!..» — точно крикнул кто-то в глубине ее существа. И все нервы блаженно дрогнули в ответ. Ах, уже не страшно! Объятие, которое показалось бы чудовищным наедине, внезапно становится естественным, необходимым и безличным.
Доверчиво и с упоением отдается она поднявшей ее волне.
— Как грациозна! — говорит Опочинин Надежде Васильевне. — Взгляните!.. Она почти не касается земли. Она летит.
— Да… еще в пансионе, в Одессе, она всех удивляла грацией. А если бы вы видели ее успех на институтском акте, в прошлом году!.. Она танцевала pas de ch^ale… Уверяю вас, она производила впечатление законченной балерины. У нее и сейчас есть носок… Вы видите!.. Видите?
— Ах, дорогая моя!.. Если бы вы отдали ее в театральную школу, из нее вышла бы вторая Адрианова или Дюр.
— Молчите… молчите!.. А главное, при ней ни слова об этом!.. Она уже просила меня отдать ее в школу… Но это все равно, что убить ее… С ее-то здоровьем?.. Нет!.. Я и слышать не хочу о сцене!.. Я хочу для нее самого простого, маленького счастья!
Верочка и кавалер ее долго кружатся, стремясь согласовать свои па, без слов угадывая момент поворота, как бы слившись в одном порыве к ритму и движению…
Вся чувственность танца
«А мы об этом не думаем, танцуя, — внезапно приходит мысль Надежде Васильевне. — Как, в сущности, все условно!..»
Если бы Федя обнял Верочку на ее глазах не в бальном зале?.. Не потому ли женщины так любят танцы — особенно вальс, — что он дает исход всему, что дремлет в них, скованное страхом или долгом?
Так приблизительно думает она.
Но почему-то на этот раз ей не хочется поделиться мыслью со своим другом. Нет!.. Этого она ему не скажет.
А горечь от невозможности танцевать самой в этот вечер стала как будто еще острей. Боже мой, какая жажда движения и… забвения!.. Какая тоска!
Разве пойти?
Нет!.. Нет!.. Лишь бы не быть смешной!
А Верочка все кружится в упоении. Душа полна радостью танца.
В одном месте вдруг столкнулись несколько пар. Чтобы оградить свою даму от толчка, Федя Спримон на несколько мгновений крепко прижимает Верочку к груди и держит ее так, как свою женщину, как вырванный у судьбы приз. Он это сделал спокойно, с озабоченным лицом.
— Place!.. Place, messieurs! — кричит он, повышая голос.
Но сердце Верочки точно упало. Волшебный сон нарушен. В глазах потемнело. Виском она дотронулась до плеча кавалера, почти теряя силы. Чего же испугалась она?
Разве испугалась?
Не то… Не то… Что-то новое…
Холод аксельбанта у виска болезненно проникает в ее нервы.
— Вас толкнули?.. Простите, — шепчет нежный голос, и объятие слабеет.
Она поднимает голову и видит его темные глаза с опущенными на углах веками и приподнятые над переносьем брови, что придает странную печаль его взгляду.
Какие добрые, нежные глаза…
— Вы устали?
— Нет… нет…
— Хотите еще тур?
— Да… да…
— Вы так прекрасно танцуете! Вас совсем не чувствуешь, — говорит робкий, восторженный голос.
Опять на миг встречаются их глаза. И сладкий трепет — не страх, нет… все то же новое, обессиливающее чувство, как миг назад, охватывает наивную Верочку. Счастливая улыбка задрожала на губах. Ах, если бы вечно нестись по звуковым волнам! Она в изнеможении опускает веки.
Но впечатление проникло в самые тайники ее существа. Оно не забудется. Оно будет жить.
— Довольно, Федя! — раздается голос Нероновой. — Она устала…
«Нет, мамочка!..» — хочется ей крикнуть. Но она не смеет ослушаться… Как жаль!.. Как жаль…
— Vous ^etes vraiment d'elicieuse (Вы действительно прелестны), — говорит кому-то где-то далеко губернатор. Кто-то обмахивает веером ее лицо.
Как жаль… Как жаль…
А кругом уже стоит черная стена кавалеров.