Иго любви
Шрифт:
Неделю спустя после бала Филипповна заходит утром. Надежда Васильевна и Верочка еще спят.
В просторной девичьей на столе кипит самовар.
— Пафнутьевны не было? — спрашивает Филипповна, широким крестом перекрестясь на образ в углу.
— Садись, — приглашает ее Поля. — Никого не было… А что?
— Боюсь, как бы дороги не перебила… Совести у нее нет.
Пафнутьевна — другая сваха, конкурентка Филипповны.
— Разве слышно что? — с прыгающими
— Жених хороший есть… То есть такой жених!.. Прямо миллионщик.
— О! — вскрикивает Аннушка, пышным бюстом подаваясь вперед. — Кто же это?
— Васятиных знаешь?
— Откупщик? — с дрогнувшими бровями спрашивает Поля, делая надменное лицо.
— Он самый… Сын его видел барышню вашу на гулянье… То есть так влюбимшись… то есть…
— У нас почище будут женихи, — важно бросает Поля, подвигая гостье сливки и крендели. — Зачем такой образованной барышне за купца идти? Есть и военные.
Филипповна багровеет.
— Ну так я и знала, что она мне дорогу перебежит! — вскрикивает она, стукнув кулаком по столу. — Ты за что же это, Пелагея Семеновна, продаешь меня? Ты что мне обещала?
— Не очень кричи!.. Не испугаюсь… Я и докладывать барыне о твоем купце не возьмусь… Он тебе, небось, пять сотенных посулил, вот ты его линию и гнешь…
— А тебе что Пафнутьевна посулила?.. Продажная ты душа!
— Ну-ну!.. Привяжи язык-то… Пей!.. Ужо потолкуем.
— Нет, ты мне скажи, кого она вам сватает?
— Майора Поливанова… Вот кого!
Филипповна глядит молча. Потом плюет.
— Вот нашла цацу!.. Сорок лет, да вдовец… да дочь подрастает… Ловко!.. Эдакую-то красавицу за старика?.. Да ведь о ней сейчас весь город кричит.
— Вот мы и будем выбирать… Куда ж нам спешить? Видали мы сиволапых.
— Да небось он тоже грамотный… А о деньгах-то забыла?
— И сквозь золото слезы льются, — подхватывает Аннушка. — Нашей барышне надо по мысли выходить, а не то, чтоб…
Они долго спорят, увлекаются, перекоряются, возвышают голоса… Аннушка бежит притворить двери. Сохрани Бог, услышит барышня!
— Да что уж так опасаться-то? — негодует Филипповна. — Не в рассоле солить вы ее собираетесь, вашу барышню! Чай самойеще пожить хочется. А тут дочь взрослая, как бельмо на глазу.
Поля поджимает губы и значительно качает головой.
— Совсем наша жизнь переменилась, — решительно заявляет она, протягивая свою чашку Аннушке. — Как барышня наша приехала, мы словно в монастырь попали.
— Неужто губернатор не ездит?
— Ну, вот еще!.. Каждый день, почитай… И по вечерам.
— Само собой, зазорно, — подхватывает Аннушка.
— Ничего нет зазорного, — решает Филипповна. — Знамо, актерка… Кто с нее взыщет?.. Я еще гляжу на нее да удивляюсь. Десять лет это она с ним одним, словно с мужем, живет. Другие как путаются в ее положении-то! Пьют… да козыряют… да по ярманкам…
— Ну уж наша барыня не из таковских!
— Тоже, чай, машкерады любит?
— Ох, мы уж о них забыли, — вздыхает Аннушка.
— Эх, жаль!.. Расстроилось тогда это дело у них с разводом! Была бы ваша барыня теперь губернаторшей…
— Не знаешь ты, Филипповна, нашу Надежду Васильевну… Много она слез тогда пролила, как мамашенька его из Питера тогда прикатила, да родня вся скандалила…
— Что ж? Ей стоило слово сказать…
— То-то, что слово сказать!.. А он на коленках ползал. «Согласись, да согласись…» Сама в щелку все видела…
— Ишь ты!.. Ишь ты!
— А барыня уперлась… Затвердила: нет… да нет!.. Гордости в ней-то есть столько… Как это, чтоб ею гнушались?.. «Я, говорит, на своем месте первая и второй не буду… А выйду замуж за тебя, всем, — говорит, — в глаза должна глядеть, чтоб признали меня…» Да что еще!.. «Я, — говорит, — не ниже тебя, а выше… Губернаторшами-то, — говорит, — хоть пруд пруди, а Неронова на свете одна…»
— Ишь ты!.. Ишь ты!
— Вот она у нас какая!.. Характерная, — с гордостью улыбается Аннушка.
— Уж он и о Верочке поминал: «Для нее, дескать, согласись!.. Потому актерок теперь не уважают, и жениха хорошего ей, дескать, не найдешь!..» А она как вскочит, вся в лице сменилась!.. Как крикнет: «Пошел вон!»
— Ах… Ах!.. Это на губернатора-то!
— И Боже мой!.. Что тут было!.. Он плачет… прощения просит… Она по комнате так и мечется… Вся в лице потемнела… «Ступай вон! — говорит. — К жене ступай, да к маменьке твоей, коли ты меня не уважаешь… Знать тебя больше не хочу!..» Ушла и дверью шваркнула… Он за ней… Она заперлась…
— Скажи, пожалуйста!.. До какой отчаянности дошла!
— Что ж ты думаешь, милая ты моя?.. Неделю характер выдерживала… пока желчь у нее не разлилась и не свалилась она… А он-то каждый день да раза по два подъезжал. Звонит… Один ответ у меня: «Не принимают. Больны…» А сама в театр ездит… И он в театр каждый вечер… Ну, веришь ли, как мальчишка!.. И письма-то, и цидулки разные… А она и не читает… Разорвет и в печку. А потом уж возвращать стала нераспечатанными…
— Ну и ндрав же у нее!