Игорь Святославич
Шрифт:
Летописцы сравнительно мало внимания уделяли женам князей, очень часто даже не называя их по именам. Не то чтобы тогдашняя Русь была обществом действительно патриархальным в духе XVI или даже XIX века. Княгини имели собственные земли, сопровождали, как мы видели, мужей в походах, а при необходимости активно участвовали в политике. Христианская мораль призывала к «послушанию», а не к супружеской тирании. Мономах, как мы помним, учил сыновей не столько править семьей в духе позднейшего Домостроя, сколько не уклоняться в другую крайность — не становиться подкаблучниками. Да и странно было бы прививать идеал женщины как пассивной и смирной, дочери и жены, покорной отцу и мужу, народу, первым христианским правителем которого была святая княгиня Ольга — жесткий политик и воительница.
События, происходившие после смерти Святослава Ольговича, показывают новгородку как женщину энергичную, властную, вполне достойную спутницу князя времен всеобщей усобицы. Правда, искусством политического расчета она, как видно, владела в гораздо меньшей степени. Сразу после смерти Святослава княгиня призвала епископа-грека Антония, собрала бояр и потребовала целовать над гробом крест в том, что никто не пошлет вестей о смерти князя к Святославу Всеволодовичу. Антоний приступил к присяге первым, что вызвало удивление и недовольство бояр. Упоминавшийся выше Георгий Иванович, теперь уже тысяцкий Чернигова, высказал общее мнение: «Не стоило нам давать епископу целовать святого Спаса. Он же святитель, и мы не сомневаемся в нем — он ведь князей своих любил». Антоний, очевидно, понимавший мотивы княгини, торжественно отвечал: «Вот для чего свидетельствую перед вами — Бог мне свидетель и Родившая Его, что не пошлю я к Всеволодовичу никоим образом, не сотворю никакого коварства. К тому же, сынове, и вам молвлю: да не погибнете душами и не будете предателями, как Иуда». Вслед за епископом присягнула дружина.
Смерть Святослава Ольговича, казалось, и вправду удалось утаить — Олег узнал о ней только после прибытия в Чернигов. Получив весть о болезни родителя, курский князь собрал своих приближенных. «Княже, не медли, — сказали те, — поезжай быстрее. Всеволодович-то нехорошо жил с отцом твоим. Вдруг что замыслил лихое?» Олега не пришлось уговаривать — он помчался в Чернигов, надеясь застать отца живым. 18 февраля 1164 года он въехал в город, но смог лишь поклониться отцовскому гробу и принять от матери власть.
Однако замыслы княгини сразу же пошли прахом. Она недаром требовала клятвы от Антония — но не могла, вероятно, представить, что тот легко ее преступит. Сразу же после крестоцелования епископ тайком отправил письмо Святославу Всеволодовичу в Новгород-Северский: «Дядя твой умер, а за Олегом послали. Дружина по городам далече, княгиня сидит в оторопи с детьми, а добра у нее много. Иди быстрее».
Причину этого «злого преступления» летописец объясняет просто: «…обман таил в себе, был ведь родом грек». Для древнерусского читателя этого и впрямь было достаточно — почтение к греческой учености и церковное подчинение Константинополю уживались с уверенностью в повальном коварстве греков. Однако современнику из одной этой фразы становились ясны и другие, более внятные мотивы предательства епископа. Собственно, указание на его происхождение действительно всё объясняет — с Всеволодовичами, внуками Феофано Музалон, Антония могло связывать даже родство, не говоря уже об общей с их бабкой национальности. Сыновья Всеволода Ольговича были греками даже более чем на четверть — их дед по матери Мстислав Великий приходился правнуком императору Константину Мономаху. Не Святославичам, детям новгородской боярышни и внукам дочери половецкого хана, тягаться в знатности с сыновьями Мстиславны, внуками Феофано, находящимися в родстве с аристократией половины Европы! Антоний, поправ собственное святительское достоинство, выбрал для себя и своей епархии князей, близких ему по крови и более благороднорожденных.
Упрашивать Святослава Всеволодовича не пришлось. Как раз в его поведении вряд ли можно найти что-то зазорное, кроме разве что непочтения к семье несколько раз прощавшего его дяди. В конце концов, Святослав являлся почти законным наследником и его права в рамках родового обычая трудно было оспорить. «Спешно прочтя грамоту», Святослав немедленно отправил
К чести обоих соперников надо заметить: они понимали, что усобицами Русь сыта по горло. Вместо того чтобы поднимать войска, князья вступили в переговоры. Некоторое время между Черниговом и Новгородом-Северским сновали послы — князья «ладились о волостях». Наконец решение было принято на основе закона и в согласии с епископским выбором. Олег соглашался уступить Чернигов Святославу при условии, что тот отдаст ему Новгород-Северский. С этим предложением в Новгород-Северский отправился боярин Иван Радославич. Святослав принял условия договора и целовал на том крест, поклявшись также: «Братьев твоих наделю, Игоря и Всеволода». Обмен совершился: Святослав въехал в Чернигов, а Олег отправился в Новгород-Северский на его место — с братьями, ибо выполнять обещание наделить малолеток собственными городами Святослав не спешил {169} .
Остается отметить, что Антоний уже через несколько лет поплатился за призвание Святослава. Вместе со своим соотечественником киевским митрополитом Константином II он попытался отучить русских, в том числе князей и духовных лиц, есть мясо в великие праздники, если те приходятся на среду или пятницу. На защиту прежних обычаев, однако, встал печерский игумен Поликарп, рассорившийся из-за этого с митрополитом. Когда Святославу надоели запреты и поучения Антония, он попросту согнал своего благодетеля с епископии {170} .
Лишившись черниговского стола, Олег Святославич принялся за укрепление своего положения на Руси. Предстояла борьба за земли для себя и братьев. Была и иная нужда — новый Новгород-Северский князь, к тому времени овдовевший, оставался бездетным. 29 июня 1164 года Олег женился на Агафье Ростиславне, дочери великого князя и собственной свойственнице {171} . Этот брак, конечно, резко усиливал его позиции. Надо отметить, что Ростислав искренне сожалел о смерти Святослава Ольговича, узнав о которой, он преисполнился мыслей о суетности бытия и едва не постригся в монахи {172} . Этим объясняются его согласие на не вполне канонический брак и теплые чувства, которые он позднее испытывал к зятю. В 1165 году уже сам Олег выдал младшую сестру, шестнадцатилетнюю Марию, за одного из волынских князей, Ярополка Изяславича Бужского {173} . Союз с племянником великого князя и братом Мстислава Изяславича был его страховкой на случай смены власти в Киеве.
Впрочем, Святослав Всеволодович также не терял времени даром. Его дети уже вошли в возраст, и их можно было использовать для расширения связей с другими княжескими домами. В 1166 году Святослав отдал свою дочь Болеславу в жены Владимиру, сыну галицкого великого князя Ярослава Осмомысла — одного из самых могущественных правителей Руси {174} . Ярослав приходился Олегу свояком по первой жене, так что теперь Святослав как бы уводил у соперника прежнего свойственника. Впрочем, брак этот был заключен уже после того, как княжество вновь, второй раз за два года, оказалось на грани усобицы.
В том же 1166 году умер Святослав Владимирович Вщижский. Детей после него не осталось, род Давидовичей пресекся. Следовало перераспределить уделы, и Олег рассчитывал на учет интересов его и братьев. Он потребовал от черниговского князя отдать Вщиж. Тот отказался, посадил во Вщиже одного из своих старших сыновей, а лучшие земли покойного и Стародуб прирезал к владениям брата Ярослава. Однако он не учел новых родственных связей Олега. Великий князь Ростислав, усмотрев, «что Святослав Олега обижает», встал на защиту зятя и потребовал от черниговского князя наделить кузенов землями. Святослав не послушал — и тем едва не накликал войну.