Игорь Святославич
Шрифт:
Всех раненых половцы сажали на лошадей и везли в свой стан. Остальных сдавшихся пересчитывали и вязали одной веревкой сразу по десять человек. Затем каждый десяток под присмотром одного всадника тоже следовал в становище.
На холме оставалось еще около трех тысяч человек.
Намерение русичей стало понятно, когда они, закрывшись щитами, спустились с холма и двинулись к речному берегу, поросшему камышом и ивой.
Враз загудели половецкие трубы. С диким воем степняки двинулись на русичей. Со стороны реки наступали пешие половцы,
Вышеслав просто оглох от шума, видя вокруг себя кромешный ад из сверкающих сабель, лязгающих мечей, щитов и шлемов, по которым громыхали удары палиц и топоров. Сотни и сотни половецких воинов бесстрашно лезли прямо на русские копья, а за их спинами теснились тысячи других.
Не прошло и часа отчаянной сечи, а русский строй уже рассекли на два отряда, взяв оба в плотное кольцо.
Куряне и остатки Игорева полка, вдохновляемые мужеством Вышаты и Всеволода, которые бились впереди, медленно, но продвигались к реке.
Вот наехала на Вышату половецкая богатырша без шлема, с разметавшимися желтыми косами и сразила гридничего коротким копьем. Затем, вздыбив своего буланого коня, с торжествующим кличем поскакала прочь.
Место Вышаты заступил Омеля со своим страшным топором в руках. Как орехи лопаются половецкие шлемы от его крепких ударов, летят в разные стороны окровавленные клочья человеческой плоти, отрубленные головы и руки.
Уже совсем близко река.
Дотянулся какой-то степняк копьем до знаменосца Никодима, прямо в сердце угодил тяжелый наконечник. Охнул дружинник и упал наземь, вместе с ним повалился и стяг Игорев.
К мертвому Никодиму подскочил Ельша-трубач и вновь поднял знамя.
Суровый лик Всевышнего в обрамлении золотого нимба, колыхаясь на ветру, с печалью взирал на жестокую сечу.
Одолевает бесово племя христианское воинство. Уже пали стяги Владимира и Святослава. Тысяцкий Рагуил, видя, что отряд его тает на глазах, а к курянам не пробиться, повелел своим ратникам сдаваться в плен.
Вот и речной берег.
Русичи и половцы, сойдясь врукопашную, топчут и мнут заросли ломкого ольшаника.
Омеля ударом топора сбил с лошади знатного половца. Тот кувыркнулся прямо в воду, и река понесла его безжизненное тело. В одном месте русичи загнали степняков на мелководье, рубят их мечами, навалили грудой, так что на отмели образовался островок из мертвых тел.
Сразу две стрелы угодили в Ельшу. Из последних сил воткнул он древко знамени в топкий ил и упал рядом.
Толкаясь, русичи устремились в реку, ища спасения на том берегу. Кто сбрасывал с себя кольчугу, кто шлем, кто сапоги. В спешке и толкучке ратники повалили собственный стяг.
Вышеслав бросился было поднимать знамя, но Омеля удержал его:
— Да куда ж ты, чудак! Нету более дружины, теперь каждый за себя.
Вышеслав в растерянности огляделся вокруг.
Лишь немногие из русичей продолжали биться с половцами. Большинство же, бросив
Омеля дернул Вышеслава за рукав:
— Давай за мной. Чего встал?
Вышеслав тупо подчинился, шаг за шагом погружаясь в мутный речной поток. Рядом проплыл чей-то перевернутый шлем. Сзади не утихали вопли половцев и звон мечей.
Вышеслав оглянулся и увидел Всеволода на бугре, меч в его руке так и сверкал, отпугивая половцев, которые кружили вокруг него, словно стая волков вокруг вожака-оленя. Дружинников рядом со Всеволодом было совсем немного.
Оступившись, Вышеслав хлебнул воды и закашлялся. Он выронил меч, и тот сразу ушел на дно. Вышеслав хотел было нырнуть, но Омеля потащил его за собой, ругаясь сквозь зубы.
Единственное, что успел сделать Вышеслав перед тем, как дно ушло у него из-под ног, это сбросить шлем с головы. Цепляясь за Омелю, он старался плыть, но сапоги и кольчуга тянули вниз, на глубину. Вынырнув раза два, Вышеслав опять глотнул воды, постарался перевернуться на спину и не смог — до того обессилел. Он закрыл глаза, чувствуя, что погружается в коричневый мрак, мышцы напряглись до предела. И в этот миг рука Омели выдернула Вышеслава на поверхность.
Загребая одной рукой, Омеля дышал шумно, как бык. Он плыл наперекор течению, вздымая буруны, и тащил за собой обессилевшего Вышеслава.
Лишь немногие из русичей доплыли до спасительных камышей. Доплыл и Омеля.
Таща на себе Вышеслава через камышовые заросли, Омеля добродушно ворчал:
— Плаваешь ты, брат, как топор без топорища. Иль ты половецкого злата себе в сапоги напихал? Коль так, то мы, стало быть, и живы и богаты!
И Омеля расхохотался, довольный своей шуткой.
Глава восемнадцатая. Горислава
В Путивле вот уже третий месяц все жили ожиданием известий от Игорева войска.
В конце июня как-то утром в ворота города вошли двое усталых путников, ведя в поводу столь же усталых коней.
Воротный страж узнал обоих.
— Да это, никак, ты, Вышеслав! И сын Ясновита с тобой! Откель это вы? И где войско наше?
Вышеслав снял шапку и устало перекрестился на кресты деревянного собора, видневшиеся над тесовыми крышами домов.
Он тоже узнал стражника, поэтому обратился к нему по имени:
— Здрав будь, Бермята. Тяжкую весть принесли мы с Борисом. Рать Игорева полегла костьми в поле половецком, кто не погиб, тот в полон угодил. Нам вот пособил Господь ноги унести.
Хромоногий Бермята, вместо одной ноги у него была деревяшка, заохал:
— Ох горе горькое! Вот беда-то! Как же теперь быть-то, а?
Вышеслав ободряюще похлопал стражника по плечу:
— И в Новгороде, и в Рыльске, и в Курске та же печаль, друг Бермята. Но жить надо и землю свою стеречь от поганых, кои не замедлят к нам из Степи нагрянуть.