Игорь Святославич
Шрифт:
— Как же мы одолеем нехристей, боярин?! — воскликнул Бермята. — В Путивле остались, почитай, старики, юнцы да я, хромоногий. Возьмут нас поганые голыми руками!
— Не возьмут, — сердито вымолвил спутник Вышеслава. Он хоть и был безус, но держался независимо. — Смердов и холопов вооружим, но не сдадим Путивля!
— Эй, боярин, смердов теперь и силком в город не затянешь, они скорее в лесах схоронятся, — промолвил Бермята, глядя вслед двум дружинникам, направлявшимся к княжескому терему.
Ефросинья и Ефимия обе залились слезами, узнав от Вышеслава
Выплакав первые, самые горькие слезы, Ефимия принялась утешать княгиню, которая была беременна:
— Тебе о дитяти своем думать надо, милая моя. Твоя печаль и на нем отразиться может. Князь твой жив, и слава Богу! И Владимир живой. Плен — не смерть, беда поправимая. Знать бы мне, что мой Радим в плену, и на сердце было бы легче.
О судьбе огнищанина Вышеслав ничего не знал, поэтому ничем не мог порадовать Ефимию.
Вскоре по всему Путивлю послышались плач и стенания женщин.
Город наполнился вдовьим горем. Люди на торгу не куплю-продажу вели, а тревогами делились. Мол, сгинули князья с дружинами в степях и оставили города свои без защиты.
Церковные колокола поминали павших воинов скорбным звоном.
Вышеслав собрал в тереме старцев градских, имовитых купцов, весь местный церковный причт. Повелел старостам концов городских собирать всех мужчин от четырнадцати до шестидесяти пяти лет в общегородской полк. Купцам было велено поставить продовольствие для войска и дать денег на оружие. Священникам Вышеслав наказал служить молебен во всех храмах Путивля по убиенным воинам христовым, а также призывать народ вооружаться на поганых. В окрестные села Вышеслав разослал бирючей, зовя смердов в войско.
Самые худшие предчувствия Вышеслава вскоре подтвердились.
Многие купцы просто-напросто покинули Путивль вместе в семьями, благо им было куда податься.
Хромоногий Бермята хоть и ругал беглецов, спасающих свою казну, но был бессилен помешать этому бегству.
Следом за купцами поспешили убраться из Путивля и некоторые боярские семьи: кто-то поехал в Новгород-Северский, кто-то в Чернигов. Все от Степи подальше.
Сбежал даже местный архиерей, молебна не отслужив. Старосты градские собрали в городской полк чуть больше сотни ратников: старых и младых, хромых и одноруких.
Вышеслав с горькой улыбкой оглядел войско, которое половцы, пожалуй, одолеют одним криком.
Из деревень пришло всего два десятка мужиков с дубинами и топорами. Больше никто не отважился прийти в город, обреченный на разорение.
— Не послать ли в Новгород-Северский за подмогой иль в Чернигов? — спросил у Вышеслава юный Борис, облеченный им властью тысяцкого.
Они сидели вдвоем поздно ночью, держа совет.
— В Новгороде дела обстоят не лучше, ты сам видел, — ответил Вышеслав. — Омеля лишь на валы да на стены уповает. Села и города обезлюдели. Валы путивльские высоки, но стены обветшали, башня угловая, того и гляди, завалится. Без войска нам никак не выстоять, друг Борис. — Вышеслав тяжело вздохнул и
— Может, не осмелятся ханы этим летом в набег идти? — с надеждой в голосе промолвил юный тысяцкий. — Как-никак с большим уроном одолели они полки Игоревы. Долго, чай, будут раны зализывать.
— Придут, — уверенно проговорил Вышеслав. — И в немалом числе придут! Вот помяни мое слово.
— Давай хоть холопов вооружим, что ли, — предложил Борис.
— А нам другого и не остается, — сказал Вышеслав с обреченностью в голосе.
Несмотря на грозящую Путивлю опасность, имовитые боярыни неохотно давали вольную своим холопам, иных приходилось выкупать. Для этой цели Ефросинья дала Вышеславу немного серебра — все, что у нее было.
Из холопов, получивших свободу, был составлен отряд в тридцать человек. Прибавив к ним двадцать деревенских мужиков, Вышеслав сам принялся обучать новоиспеченных воинов умению владеть оружием.
Тысяцкий Борис занимался с городской пешей сотней, благо оружия хватило на всех.
Однажды на Теремной двор, где Вышеслав наставлял смердов и бывших холопов, как держать строй против конницы, заявились несколько девиц в ярких сарафанах. Вместе с ними пришел и Борис.
— Где воевода Вышеслав? — звонким голосом спросила самая пригожая из девиц, очень похожая на Бориса.
— Ну, я воевода, — выступил вперед Вышеслав, с любопытством глядя на румяные девичьи лица.
Красавица отбросила с груди длинную косу и сказала с вызовом:
— В дружину мы хотим вступить, воевода. Дай нам оружие!
Из толпы ратников за спиной Вышеслава раздался смех. Кто-то удивленно присвистнул.
— Как звать тебя, молодица? — спросил Вышеслав.
Он был серьезен, почти угрюм.
— Горислава, — ответила девица, слегка смутившись.
— Чья же ты дочь?
— Не важно, — отрезала девица.
— Сестра это моя, Вышеслав Бренкович, — подал голос Борис. — Отчаянная, не серчай на нее. Говорил я ей, что не бабье это дело…
— Почему же не бабье! — перебила брата Горислава. — Иль руки у нас не из того места растут? Иль все мы на сносях?
— Вот именно, — ворчливо поддакнул Вышеслав, — чем они хуже нас? Беру всех в дружину! Вот тебе меч, держи. А тебе топор, на-ко, милая.
Вышеслав с грубоватой бесцеремонностью вложил в ладони Гориславы меч, который был у него в руке. А стоящей рядом с ней чернобровой молодице сунул топор в руки, взяв его у кого-то из ратников.
Горислава с трудом удержала на весу тяжелый меч двумя руками, а ее подруга неумело взяла топор, за самый конец топорища.
— Теперь, милая, рубани-ка топориком вон по тому чурбаку. да так, чтобы половинки в стороны разлетелись, — приказал чернобровой Вышеслав. — Представь, что это степняк в шлеме.
Ратники посторонились, давая место девице с топором.
Та неуверенно приблизилась к чурбаку, взмахнула топором и… нанесла удар не по чурбаку, а по кряжистой дубовой колоде, на которой он стоял.