Игра на чужом поле
Шрифт:
– Ну, ты даешь, Аська! – Коротков остановился и повернул Настю к себе лицом. – Не далее как вчера ты меня уверяла, что не хочешь иметь дело с Городским уголовным розыском, что ты на них обижена. А сегодня печешься об их благополучии, словно они тебе лучшие друзья и родные братья. Что с тобой? Простила или передумала?
– Не простила и не передумала. Но это совершенно разные вещи, Юрочка. Мои личные взаимоотношения с Сергеем Михайловичем и его ведомством – это вопрос несходства характеров и мировоззрений. Я ему не подчиняюсь, я нахожусь в отпуске, и меня очень трудно заставить им помогать, если я сама не хочу. Ну разве что официально отозвать из
– Пока не знаю, – честно ответил Коротков. – Я в таком ракурсе этот вопрос не рассматривал.
– А ты рассмотри. Подумай о том, что я сказала, поговори с местными ребятами. Может быть, тебе стоит убраться отсюда, пока не поздно, раз твоя версия все равно не подтверждается. Пусть живут как хотят. Не будем мы лезть не в свое дело. В общем, решай.
– Хитрая ты, Аська. Напридумывала черт знает что, понастроила умозаключений, а решать – мне.
– Ты же мужчина, – примирительно улыбнулась Настя.
– О! Вспомнила! Как обижаться на то, что тебя женщиной считают, так ты – первая! С логикой у тебя что-то не того, подруга.
Настя подняла на Короткова полные тоски глаза, вдруг ставшие огромными заледеневшими озерами.
– Я бога молю, Юрочка, чтобы убийство не оказалось связанным с городской мафией. Потому что мне страшно становится, когда я думаю о том, что с нами сделают, если мы, пусть даже случайно, подберемся к разгадке. Мафия-то одна, это и есть самое опасное. Некому будет жаловаться, не у кого просить защиты. Если бы хоть конкуренты были, мы бы выкрутились. А так… Может, я и офицер с Петровки, 38, но я еще и человек, умеющий просчитывать варианты. И я боюсь, Юра. Ты даже представить себе не можешь, как я боюсь этой монолитной единовластной мафии. Я свои силы оцениваю трезво. Реакция у меня – не очень, да и вообще я умею только работать с информацией. Я с ними не справлюсь. Ну да, я трусиха. Да, я достойна всяческого порицания. Но я прошу тебя, Юрочка, я умоляю тебя, подумай над моими словами и прими решение.
– А что, если Колобку позвонить, посоветоваться?
– Ну правильно. Я – баба, ты – мужик, зато он – начальник, – рассмеялась Настя, но как-то невесело.
Но до звонка Гордееву дело не дошло. Потому что на следующее утро в Горотделе Коротков узнал нечто такое, что заставило его призадуматься.
Глава 9
День десятый
«Этот человек, которого я так старался позабыть и который как раз по этой причине вторгался в мою память снова и снова, как навязчивая песенка или броская фраза рекламы, которую повторяешь против собственной воли, этот человек начиная с сегодняшнего дня больше не будет меня тревожить. Я сам так решил.
Текст отпечатан на машинке, листок сложен пополам, внутри – фотография Николая Алферова. На конверте – адрес Городского управления внутренних дел. Штемпель вчерашний – 28 октября.
Коротков остолбенело разглядывал послание и фотографию.
– Откуда это взялось?
– Получили вчера вечером, – ответил Головин. По его лицу было видно, что он и сам удивлен не меньше Короткова, но старается виду не показывать.
– Кто такой Ханин?
– Ханин Борис Владимирович доставлен вчера в морг городской больницы. Самоубийство.
– Кошмар, – вздохнул Коротков. – Ничего себе праздник получился. Он был психически нездоров?
– Состоял на учете в психоневрологическом диспансере. Маниакально-депрессивный психоз под вопросом. Со слов сестры известно, что Ханин – гомосексуалист.
– А Алферов? – недоуменно спросил Коротков. – Выходит, он – тоже?
– Выходит, – подтвердил Андрей, вертя в руках фотографию. – Если исходить из этого, он был давно знаком с Ханиным.
– Подожди, – прервал его Юра, сжимая виски руками, – дай с мыслями собраться. Из того, что мы знаем об Алферове, следует, что он девушками и молодыми женщинами своего возраста не интересовался. В фирме, где он работал, полно юных ослепительных красоток, но ухаживать он не пытался ни за одной из них. Над ним даже подшучивали из-за этого. В личной жизни он был скрытен, никто из работников фирмы не мог ничего по этому поводу сказать. Можно допустить и гомосексуализм. Но Ханин… Как-то уж очень неожиданно и кстати. Нет?
Головин неопределенно пожал плечами.
– Не все же преступления потом и кровью раскрываются. Бывает, что удача сама в руки идет. Эксперты с этим конвертом и письмом всю ночь проработали. Сам начальник ГУВД лично их просил до утра не откладывать. Конверт, конечно, захватанный, через столько рук на почте прошел. А на письме и фотографии – отпечатки Ханина.
– Черт знает что! – в сердцах бросил Коротков. – У этого Ханина и машинка дома есть?
– Машинки нет. Он работал ночным охранником коммерческого магазина, там целых две машинки стоят в кабинете директора. Эксперты с утра этим занимаются.
Юра взял чистый лист бумаги и переписал текст письма.
– Мне нужна копия фотографии Алферова. И перечень одежды, которая была у него с собой в санатории.
– Сделаем, что еще?
– Пока ничего. Пойду в «Долину», покажу письмо Каменской. Глядишь, она что-нибудь подскажет. Если Алферова и в самом деле убил Борис Ханин, мне здесь делать больше нечего. Завтра же уеду, а то и сегодня, к вечеру.
– Юра… – Головин замялся. – Анастасия крепко на меня обижена?
– Не на тебя, на всех вас. Если ты от нее что-то хочешь, говори прямо сейчас. Уеду – она вас близко к себе не подпустит.
– Думаешь?
– Она сама сказала.
– А если с Ханиным что-то не так? Она ведь за несколько дней до убийства видела Алферова, говорила с ним, могла заметить, какая у него… ну, эта… сексуальная ориентация. Ты же говорил, что она очень наблюдательная.
– Спохватился! – Юра решительно встал из-за стола. – Раньше надо было думать, когда она тебе помощь предлагала. Да куда там! Все, Андрей, поезд ушел. Даже я не смог ее уговорить, а ведь старался, можешь мне поверить.
– Жаль, – искренне огорчился Головин. – Напорол я, дурак, да и Степаныч добавил.
– Степаныч?
– Следователь из прокуратуры, Михаил Степанович. Дотошный он, но узколобый какой-то. Фантазии у него совсем нет. Упрется в одну версию – и ни шагу в сторону. Все, что не годится, отметает с ходу. С этим самоубийством он дело закроет в пять минут, даже с явными несостыковками.
– Ну и радуйся, тебе же работы меньше. Я пошел.
Головин как-то странно и неодобрительно взглянул вслед выходящему из кабинета Короткову и взялся за телефонную трубку.