Игра на двоих
Шрифт:
— Да.
В тот день я много улыбалась, вот только все мои улыбки были грустными.
— Прощай, Эффи. Я буду скучать.
— Я тоже, Генриетта. Очень-очень.
Я отошла на несколько шагов, дав своим бывшим менторам возможность поговорить наедине. Не знаю, зачем. Мне просто казалось, что так надо. Северный ветер бросал колючие снежинки в лицо и доносил обрывки их разговора.
— Не пропадай, — Хеймитч сгреб Бряк в медвежьи объятия, сжал так крепко, что она не смогла сказать ни слова в ответ, и поцеловал чуть ниже щеки. В груди колыхнулась ревность, но я тотчас усмирила ее, напомнив себе, сколько лет эти двое были напарниками и сколько всего пережили вместе.
— Тебе пора, не заставляй невесту
С этими словами Эффи слегка толкнула мужчину в грудь. Ментор с усмешкой посмотрел в мою сторону. Было холодно, но щеки покраснели скорее от смущения, чем от мороза.
— Она не просто невеста, Бряк. Она — моя жена.
Внутри разлилось приятное тепло.
— Берегите друг друга, — одними губами прошептала капитолийка.
По лицу Хеймитча пробежала тень. Мужчина хотел ответить на пожелание Эффи со всем присущим ему сарказмом, но в последний момент передумал. Молча обняв женщину еще раз, он развернулся, чтобы уйти. Я протянула руку ему навстречу. Переплетя пальцы, мы неспешно побрели к поезду. Никто из нас не обернулся, но оба знали наверняка, что Эффи смотрит нам вслед и плачет. А еще мы прекрасно понимали, что сейчас она тихо вздохнет, сморгнет непрошеные слезы, упрямо стиснет зубы и снова превратится в нелепую капитолийскую куклу с пустым взглядом и застывшей улыбкой. Сделает вид, что ей все нипочем, и как ни в чем не бывало вернется к своим обязанностям, ведь впереди у неё ещё много важных-преважных дней. Иногда я думаю, что эта женщина сильнее нас всех вместе взятых.
Пит решил задержаться в Капитолии: врачи не теряли надежды помочь ему побороть капитолийского переродка. Через год Мелларк вернулся в Двенадцатый почти прежним, таким же, каким был, когда на Жатве Эффи вытащила листок с его именем. Не знаю, чья это заслуга — врачей или самого парня, —, но это и неважно. По понятным причинам Пит не захотел жить в Деревне Победителей, а потому с первого же дня стал помогать строить новый мир. Совсем как Лео, только в масштабах одного Дистрикта. Я слышала, что местные жители хотели избрать его новым мэром Двенадцатого, но парень отказался, желая, как и мы, провести остаток жизни в тишине и покое. Капитолий обязался платить выжившим Победителям щедрое пособие, но Мелларк оставил себе лишь малую часть, а остальное пустил на благотворительность. Парень живет один; он попытался вновь сблизиться с Китнисс, но ничего хорошего из этого не вышло, а кроме нее ему никто не нужен. Иногда по вечерам Пит заглядывает к своим бывшим менторам. Мы пьем чай с пирожными и смотрим новости или читаем письма от старых друзей. Каждый раз Мелларк повторяет, что у него все хорошо, но я знаю, что в его маленькой квартире над пекарней есть комната, где он пережидает плохие дни. Возможно, рисует. Или играет сам с собой в «Правду или ложь». Или просто забивается в угол, сжимает руки в кулаки и ждет, когда проснувшийся было переродок снова впадет в спячку.
Гейл уехал во Второй, где вступил в ряды миротворцев и быстро дослужился до командира отряда. Парень изредка возвращается в Дистрикт под предлогом того, что ему поручено контролировать доставку продовольствия и лекарств в отдаленные регионы, но никогда не делает и шага в сторону Шлака. Он навещает Китнисс, а после приходит в Деревню Победителей. Я прошу его беречь себя. Молодой мужчина хмуро улыбается и говорит, что мы можем спать спокойно, пока он стоит на страже порядка. Они с Бити больше не только не работают вместе, но даже не общаются.
Энни родила сына. К письмам, что она присылает нам примерно раз в полгода, всегда прилагается фотография. У ее мальчика рыжие волосы и глаза цвета бирюзы. Интересно, знал ли Финник о том, что у него будет ребенок, когда готовился лететь в Капитолий? Никто из нас никогда не посмеет спросить ее об этом.
Гений из Третьего снова работает на Президента, однако теперь его интересует не только наука. Что-то мне подсказывает, что на этот раз, наученный горьким опытом, он оставит в системе пару лазеек. На всякий случай.
Джоанна
Нам неизвестно, что стало с Тринадцатым, но одно мы с Хеймитчем знаем точно: несмотря на выпавшие на их долю испытания, местные жители переживут всех нас.
Китнисс сошла с ума. Безумие дало о себе знать еще в Капитолии. После гибели матери девушка держалась из последних сил, но история с Прим стала последней каплей. Когда мы сажали ее на поезд, идущий в Двенадцатый, глубоко внутри меня жила надежда, что время и спокойная жизнь в окружении родных и любимых мест вернет девушке рассудок, но она не оправдалась. Чуда не произошло. В ее голове все перепуталось, и теперь она обитает в своем собственном мире. Мире, где нет никого из нас. Эвердин думает, что мой сон, в котором все погибают, — реальность, а я и все остальные — всего лишь призраки. Девушка ушла жить в лес, желая оборвать все связи с внешним миром. Мы заботимся о ней то ли из жалости, то ли от чувства вины.
Среди вещей, которые я захватила с собой, уезжая из столицы, был мой старый дневник. Это может показаться странным, но я решила спрятать его в доме Китнисс. Если что-то снова пойдёт не так, не хочется, чтобы тетрадь попала в чужие руки, ведь её истончившиеся и пожелтевшие от старости листы бережно хранят всю нашу с ментором историю. Моё последнее письмо Хеймитчу датируется днём, когда мы хоронили Койн: для меня это — точка отсчета нового времени. Нашего времени. Когда-то сам ментор принёс мне этот блокнот, сказав: «Он поможет тебе, когда ты захочешь рассказать обо всем, что произошло, но не сможешь найти в себе сил говорить.» Так вот я больше не хочу молчать.
Мы с Хеймитчем так и не поженились. На наших безымянных пальцах нет обручальных колец, и на стене в спальне, в рамочке под стеклом, висит не свидетельство о браке, а портрет, что когда-то нарисовал для нас Пит. Но после всего, что мы пережили — вдвоем, рука об руку, — размашистая подпись в документе и поджаренный в печи и разломленный на две половинки хлебец уже не имеют никакого значения. Главное, что мы просто живы. Главное, что мы просто вместе.
«Ты вообще любила меня когда-нибудь?!»
Конечно, случались и трудности. С той нашей размолвки в Тринадцатом прошли годы, но еще долгое время я мысленно повторяла вопрос, который мне задал Хеймитч. Знаю, он сделал это от отчаяния, не думая, и все же… Сомнения, сомнения. Каждый раз, когда я смотрела на ментора или ловила на себе взгляд его темно-серых глаз, в голове молнией проносился тот злосчастный вопрос, а букв в ответе, что так и просился на язык, отчего-то было на одну больше, чем нужно.
Война закончилась. Арены разрушены, мемориалы возведены, Голодных Игр больше не существует. Тучи разошлись, обнажив мирное голубое небо, о котором мы так мечтали. Я дома, в безопасности, и моей жизни больше ничего не угрожает. Я не буду голодать и при всяком удобном случае сбегать в лес на охоту, рискуя получить двадцать ударов плетью и пулю в лоб. Не буду умирать от банальной простуды, не имея возможности купить лекарства. Не буду просыпаться по ночам с криком «меня выбрали!». И так далее, до бесконечности. Чем больше было этих «не буду», тем яснее я понимала, что не нуждаюсь в защите, а значит, и в Хеймитче.
В такие минуты, окончательно запутавшись в настоящем, я мысленно возвращалась в прошлое и пыталась начать с самого начала. А началась эта история совсем не с ментора: за ним стоял кое-кто еще. Я вспоминала своего отца. Я не только любила этого человека, но и восхищалась им. Он был моим героем, моим божеством, моей неприступной крепостью, где я могла укрыться от любого ненастья и любой беды. Маленькая девочка свято верила, что сильный и бесстрашный папа может все. Что он — ее защита, ее надежда, ее спасение.