Игра на гранях языка

Норман Борис

В научной литературе предлагается даже терминологически разграничить эти два вида языковой игры: первый называют острословием, второй – балагурством (такие термины вводятся, в частности, в коллективной монографии «Русская разговорная речь». М., 1983). Вот только на практике разграничить их не всегда легко. Если, к примеру, говорящий образует, вопреки запретам, какое-то новое слово вроде «отъезжант» или «вдолгожитель», – что это, острословие или всего лишь балагурство?

Впрочем, игра слов вообще считается довольно простым способом достижения комического эффекта. Вот как писал шотландский философ XVIII в. Генри Хоум: «Этот род остроумия зависит большей частью от выбора слова, имеющего несколько значений; благодаря ему становятся возможны различные языковые трюки и простые мысли приобретают

совершенно иной вид. Игра необходима человеку как отдых после трудов; поэтому человек любит игру настолько, что наслаждается также и игрой слов… Примечательно, что этот низший род остроумия был излюбленным развлечением всех народов на известной ступени развития у них вкуса, но постепенно утратил это почетное место» («Основания критики»).

По мнению Хоума, языки со временем становятся все более точными в выражении значений, это ограничивает возможности языковой игры, постепенно сводит ее на нет. Слава Богу, философ ошибся. Языковая игра – неизбежный спутник любого естественного языка; это, как уже говорилось, вечная потребность человеческого духа…

Третья особенность языковой игры заключается в том, что в основе ее лежат некоторые внутренние, «природные» свойства самого языка – его строения и функционирования в обществе. В самом деле, стоит задуматься: ведь языковая игра – это постоянное нарушение каких-то правил или, как мы выразились, балансирование на грани нормы. И в то же время сами эти нарушения не бессистемны и случайны, а также происходят по определенным правилам, подчиняются некоторым закономерностям (потому их нетрудно разложить по полочкам). Как это объяснить?

Дело в том, что язык изначально содержит в себе глубинные, неразрешимые противоречия. Это и создает основания для различного рода отклонений, размывает, «смягчает» систему. Вспомним, с каким количеством исключений из грамматических правил нам приходится сталкиваться в школьном курсе русского языка! А лексика, т. е. словарный запас? Ведь тут что ни слово – то свое, особенное значение, подчас с трудно уловимыми оттенками… И признаемся себе: если бы мы располагали неограниченным временем (например, при изучении или преподавании языка) и неограниченным пространством (например, неограниченной бумажной площадью при издании книг), то количество этих исключений и особенностей выросло бы во много раз! Просто мы вынуждены закрывать глаза на многие и многие сложности в языке, представлять его в книгах и на уроках более простым и «более системным», чем он есть на самом деле, – и в этом уже скрывается неразрешимое противоречие.

Получается, что язык, при всей его системности, – очень уж своеобразная система: сложная, «мягкая», противоречивая. А языковая игра все эти противоречия безжалостно вскрывает и показывает нам: вот они, исключения и отклонения, вот они, языковые сложности! И в этом, может быть, самая большая польза от изучения того феномена, которому посвящена данная книга. Далее мы и постараемся систематизировать многообразные случаи языковой игры в соответствии с теми глубинными противоречиями, которые определяют природу языка. Иллюстративным же материалом для нас послужат факты современного русского литературного языка – в первую очередь цитаты из художественных текстов, а также примеры из публицистических изданий, разговорной речи, городского фольклора.

Языковое зазеркалье

Начнем мы наш обзор с наиболее фундаментального противоречия, которое уходит своими корнями в общественную природу языка. Известно: язык отражает действительность, с его помощью человек сообщает о чем-то, что происходит в мире (в том числе и в самом человеке). В этом смысле язык вторичен, производен от реальности. Слово стол потому и существует, что в реальном мире существует предмет стол (точнее говоря, некоторое множество сходных предметов) и для человека важно выделить этот предмет из массы других. Не было бы самого стола – не было бы и соответствующего слова – кажется, все ясно?

На деле же все обстоит значительно сложнее. Наше средство общения – язык – обладает достаточной самостоятельностью. Его значения нередко «замыкаются на себе» (т. е. за ними, случается, не стоит никаких

объективных реалий), его правила не мотивированы непосредственно миром вещей, его классификации идут вразрез с объективными природными признаками… Получается, у языка – своя собственная система, своя жизнь. А человек, пользующийся языком, должен по мере возможности совмещать эти две системы – языка и реальности, согласовывать их между собой. Хотя бывает, что по каким-то причинам он не может или не хочет этого делать, и тогда «зазор» между миром слов и миром вещей увеличивается, а в конкретном случае может даже статься, что человек, утрачивая под ногами почву реальности, частично «переселяется» в мир языка.

Приведем пример из художественной литературы. Девочка, будучи в восторге от стихотворения М. Лермонтова «Русалка», читает его своей сестре:

«Русалка плыла по реке голубой,Озаряема полной луной;И старалась она доплеснуть до луныСеребристую пену волны… и т. д.

– Ну? Ну, хорошо? – нетерпеливо спросила я Муську, закончив чтение.

– Ага, – ответила она басом и, помолчав, сурово спросила: – Лялька! А лобзанья и перси – это чего?

Я растерялась, но лишь на мгновение.

– Ну, дура… Ну как ты не понимаешь? Это такие цветы, необыкновенные, подводные… чудеса морские… или такие, знаешь, большие золотые рыбки…»

(О. Берггольц. «Дневные звезды»).

Можно, даже не делая скидки на возраст сестер, согласиться с героиней: слова здесь так прекрасны, так чарующи, что, право, не важно – что за ними стоит. В сущности, ведь и русалка – существо фантастическое, выдуманное; намного ли оно понятнее читателю, чем таинственные лобзанья и перси? Добавим, что и вполне взрослый человек, и не только по отношению к поэтическим текстам, позволяет себе иногда весьма произвольно трактовать значения слов (у нас еще будет возможность в этом убедиться).

Самый простой вид языковой игры, основанной на отношениях языка и действительности, – это когда название подменяет собой предмет, «слово и вещь меняются ролями» (М.В. Ляпон). Подобные фигуры речи нередки в художественной литературе. Вот один пример. Герой рассказа, тяжелобольной человек, постепенно утрачивает свободу передвижения. «…Уже ускользнул из власти его коридор, и в самой комнате, на глазах у него, прекратилось значение пальто, дверной задвижки, башмаков. Он знал: смерть по дороге к нему уничтожает вещи» (Ю. Олеша. «Лиомпа»). В этой цитате некоторые слова как бы отождествились, срослись с предметами; отсюда и обороты типа «значение пальто» и т. п. Еще несколько иллюстраций, уже без комментариев:

«И слово чудное «бутылка»Опять встает передо мной.Салфетка, перечница, вилка —Слова, прекрасные собой…»(Н. Олейников. «На выздоровление Генриха»).

«…Мы с удовольствием отмываем слово «флакон» в тепловатой воде, любуясь идеей грани, пока из нее не сверкнет, мыльно и хрустально, луч детства…»

(А. Битов. «Пушкинский дом»).

«Потом немного как бы отдохнул – два часа тяжелого, липкого сна. Причем спал почему-то не под одеялом, а на одеяле – падежи перепутал и предлоги…»

(В. Попов. «Успеваем…»).

Тот же прием «игры слова с вещью» используется в малых жанрах литературы и фольклора – пословицах и афоризмах, загадках и шарадах, ср. следующие примеры:

«Из спасиба шубы не сошьешь»

(пословица).

«Нельзя напиться словом «вода», нельзя плыть по формуле Н₂О»

(афоризм, принадлежащий Алану Уотсу).

«Что находится посередине Земли?»

(загадка; ответ – буква М).