Игра на разных барабанах
Шрифт:
Она пошла помыться перед сном.
Электрический рефлектор быстро нагревал небольшую ванную. Она расставила на полочке под зеркалом несколько баночек с кремами и прочие женские мелочи. Придвинув лицо вплотную к зеркалу, внимательно изучала тоненькие ниточки красных прожилок на щеках. Потом дотошно рассмотрела кожу на шее и груди. Глядя себе прямо в глаза, ваткой смыла косметику. И лишь раздевшись донага, вспомнила, что ванны здесь нету, ванна была в городской квартире, тут только неудобный душ за виниловой занавеской, разрисованной морскими раковинами. Она готова была разрыдаться, но, злясь на себя, подумала: это истерика. Кто же станет плакать из-за отсутствия ванны.
Тихо войдя в спальню, она увидела, что ничего не постелено — пододеяльники с наволочками так и лежат на стуле аккуратной стопкой, холодные и скользкие. Снизу доносился бубнеж телевизора. Вне себя от накрывшей
— Эй, ты не мог бы помочь? — крикнула она сверху.
— Сейчас приду, — ответил он и нехотя встал, не отрывая глаз от экрана.
Пока он подымался наверх, она уже успокоилась. Несколько раз глубоко вздохнула.
— Мыться будешь? — спросила она абсолютно спокойным голосом.
— Нет, я принял душ перед отъездом.
Она лежала на спине в неприятно холодной постели, казавшейся даже слегка влажной. Он пошел потушить свет. Она слышала, как он закрывает дверь на веранду, шуршит мешком для мусора, заправляя в ведро чистый. Потом он разделся и лег на свою сторону кровати. Некоторое время они не шевелясь лежали рядом, затем она придвинулась и положила голову ему на грудь. Он погладил ее обнаженное плечо с отеческой нежностью, но с каждым поглаживанием нежность будто куда-то испарялась — прикосновение становилось всего лишь прикосновением, ничем больше. Он перевернулся на живот, а она положила ему руку на спину, как если бы хотела придержать. Так они засыпали уже давно. Рената, заворчав, устроилась у них в ногах.
Он встал первым, чтобы выпустить собаку. В открытую дверь ворвалась струя студеного воздуха. Он постоял, посмотрел, как Рената, припустив к морю, спугнула по пути двух чаек и, сделав свои дела, вернулась в дом. Ветер с моря налетал шквалистыми порывами. Он поставил чайник на газ и в ожидании, пока тот закипит, прошел в гостиную, мельком глянув на разложенную шахматную доску, — проверил, не осталось ли в камине тлеющих углей, но огонь потух окончательно. Залив кипятком кофе, добавил молока и сахару — для нее. С кружками поднялся наверх и снова залез в теплую постель. Пил свой кофе сидя, опершись на спинку кровати.
— Мне приснился целый самолет с пирожными, одни «наполеоны», — сказала она хриплым со сна голосом. — Уже выпал снег, но какой-то розовый.
Он не знал, что на это сказать. Ему редко что-нибудь снилось, а если он и видел сны, они не поддавались пересказу. У него попросту не хватало слов.
После завтрака он достал фотоаппарат, протер оба объектива — они собрались на прогулку.
Натянули на себя все теплые вещи, какие были с собой, — пуховые куртки, высокие сапоги, шарфы и перчатки. Побрели берегом моря по направлению к дюнам, туда, где кончались дощатые домики и начиналось царство трепещущей на ветру высокой травы. Он присел на корточки и сфотографировал кучку выброшенных морем веток, похожих на ребра какого-то животного. Потом, глядя в видоискатель, повертелся в разные стороны. Она немного опередила его и шагала теперь по самой кромке воды, оставляя вмятины следов, которые тут же слизывало море. Рената то и дело притаскивала длинные палки, подталкивая носом ей под ноги. Но как только она протягивала к палке руку, Рената, не желая расставаться с добычей, глухо ворчала.
— Как я могу бросить тебе палку, если ты, дуреха, меня к ней не подпускаешь, — сказала она собаке.
Наконец Рената отдала свой трофей. Палка высоко взлетела и тут же вернулась — в зубах у собаки.
Женщина вдруг заметила, что на нее наставлен круглый глаз объектива. На мгновение она увидела себя такой, какой ее видит мужчина — темный крохотный силуэт на фоне всех оттенков серого и белого, угловатая фигурка с четкими контурами. Он словно хотел застать ее врасплох. Разве она сделала что-то плохое? Спрятав лицо за фотокамерой, мужчина целился в нее, точно из револьвера. Она должна была бы к этому
— Взгляни, — сказал он, показывая на тучу, несущуюся вдоль береговой линии очень низко, чуть не задевая верхушки сосен. Ему тут же загорелось сделать такой снимок: женщину на фоне тучи. Обе насупленные, чреватые грозой, которая, однако, так и не отзовется раскатами грома, не сверкнет молниями.
— Встань там, — крикнул он ей, а сам попятился к кромке воды и посмотрел в видоискатель.
Объектив был настроен на слишком близкое расстояние: он видел только скривившееся от ветра лицо женщины с вертикальной бороздкой между бровей и посиневшими от холода губами. Ветер то и дело залеплял лицо волосами, а она, неуклюже цепляя прядки пальцами, все пыталась откинуть их назад, состроить мину получше, но было уже поздно. Затвор аппарата щелкнул. Она недовольно отвернулась.
— Ну, погоди минутку. Вот так очень красиво, — он отступил еще на несколько шагов и угодил ногой в воду — в ботинке сразу захлюпало.
Она злилась на себя за то, что пытается позировать, что ей хочется выйти на фото как можно привлекательнее. С приставленным к лицу фотоаппаратом, он обретал над ней какое-то несправедливое превосходство, ей казалось, что он оценивает ее, мерит сощуренным глазом, под прицелом которого она уменьшается, превращаясь в неодушевленный предмет. В сущности, она не любила, когда он ее фотографировал — перед стеклянным глазком объектива, который он, как маску, прикладывал к лицу, она становилась беззащитной, будто просвечиваемой насквозь, и хотя это сулило ей своего рода бессмертие — ведь, можно сказать, он увековечивал ее, — но одновременно лишало сил и еще больше ему подчиняло. Ее всегда удивляли женщины, работающие фотомоделями, эти юные профурсетки, старавшиеся, когда он их снимал, пококетливее надуть и без того пухлые губки, откинуть с вызовом голову, мол, им есть что выставить на продажу, совсем как перекупщицам-спекулянткам. Что называется, товар лицом. Ничего удивительного, что он с ними спал. Сознавал ли он, какую власть обретает над людьми благодаря своему фотоаппарату? Только тогда его лицо оживлялось. Мысленно она снова увидела его перед телевизором с банкой пива в руках — лицо опустошенное, будто там, в середке, ничего нет.
— Хватит меня фотографировать, — сказала она хмуро. Не говоря ни слова, он навел камеру на Ренату и некоторое время гонялся за ней: та без конца ускользала из кадра, бегала зигзагами, петляла.
Он почувствовал себя задетым за живое. Порой она умела сказать пару вроде бы нейтральных слов, но так, будто закатывала пощечину. Как ей это удавалось? Рядом с ней он ощущал себя мальчишкой, ребенком. Она могла больно ранить его в самый неожиданный момент. В его арсенале был единственный надежный контрудар: спрятать своего короля за другими пешками, а ее, непредсказуемую женщину, — игнорировать, избегать, умышленно не замечать, не давать хода, обойти с фланга, пожертвовать ею, пренебречь, отодвинуть подальше, как во время фотосъемки, и постоянно держать под угрозой шаха — эту угловатую фигурку на фоне разных оттенков серого. В ответ она неожиданно меняла тактику — сама отдавалась в его руки, будто становилась меньше, превращаясь в потерянную, беззащитную девочку с седеющими волосами, сбавляла тон, размякала. Ластилась совсем как Рената.
Он бросился вдогонку за собакой. Рената, зажав в зубах длиннющую палку, настойчиво приглашала с ней поиграть. Он схватился за свободный конец палки и поднял вверх вместе с собакой. Ренате не впервой было так забавляться. Игра в мертвую хватку. Испытание на прочность челюстей. Он закружил в воздухе висящую на палке собаку, Рената летала чуть ли не на высоте его пояса. И тут он услышал крик и увидел бегущую к нему жену. Приостановился, и Рената благополучно приземлилась на песок. Лицо подбежавшей к нему женщины было перекошено злобой.