Игра на своем поле

Немеров Говард

Солмон поставил свой стакан на сушилку для посуды и протянул руку. Чарльз пожал ее.

– Со мной не легко дружить, – сказал Солмон. – Но все-таки спасибо. Подчас бывает очень трудно, когда рядом нет никого, с кем можно поделиться.

– Жаль, что Блент остается в таком положении, – сказал Чарльз, – хоть я боюсь, что этим все не кончится. Но я сделал, что мог, а дальше пусть уж малый сам выкручивается, как каждый из нас. Я свою миссию выполнил, слава тебе господи. А вы – никому ни слова…

– Обещаю! – торжественно сказал Солмон и, рассмеявшись, добавил: – Я готов на большее. Раз вы просите меня как друг,

я не смею вам отказать. Пусть играет, черт с ним, только не будем возводить это в принцип, идет?

– Поверьте, я не потому предложил вам дружбу…

– Как всегда, джентльмен с головы до пят! – сказал Леон. – А не правда ли, забавно, как мы оттаиваем, когда с нами обращаются по-человечески?

В передней послышались шаги. Миссис Солмон вошла в кухню и остановилась, глядя на них в упор.

– Сил моих больше нет слушать! – закричала она и, словно не замечая Чарльза, яростно обрушилась на мужа: – Разыгрываешь из себя великую личность, делаешь все, что взбредет тебе в голову! А ты подумал, каково мне? Кто поддерживал твою дурацкую честность все эти десять лет, твое высокомерие, твою вспыльчивость, твои высокие принципы? Кто терпел твои истерики? А тут за одну его улыбку, – она резко мотнула головой в сторону Чарльза, – все полетело к чертям! О, ты не откажешься от своих взглядов, даже если тебе преподнесут земной шар на блюдечке, но, чтобы показать, какой ты щедрый, великодушный, компанейский малый, ты готов пресмыкаться!

– Майра, прошу тебя, перестань! – сказал Солмон, но на нее это не подействовало.

– Погляди, как мы живем! – кричала она. – Этот хлев никогда не будет иметь приличного вида, сколько бы я ни положила на него сил! Вот чего ты добился своей распрекрасной честностью – и тут и в трех прежних колледжах! – Она потрясла тремя растопыренными пальцами, словно число «три» имело какое-то особое значение. – Там ты тоже ходил праведником, этакий Сократ с Грэнд-Конкорса (Улица в одном из жилых районов Нью-Йорка), оскорблял всех направо и налево, прикрываясь Ветхим заветом, как щитом! Эх, ты!

Она шумно перевела дыхание. Чарльзу было неловко, что он оказался свидетелем этой сцены. Солмон побледнел, но молчал. «Привык, – подумал Чарльз, – но, видно, сильно у нее накипело, если она подняла такой скандал».

– И все это я терпела, – продолжала она уже тише, с отчаянием в голосе, но и не без язвительности, – мало сказать, терпела – поддерживала, и не только потому, что ты мой муж, но и потому, что восхищалась тобой, как идиотка, как мать, души не чающая в своем сыночке: поглядите, мол, на моего Леона, опять его выгнали с работы! Такой тонкий ум, такой талант! Такая честность! Видит всех насквозь! А теперь, когда уже поздно, когда дела не исправишь, когда ты так кругом себе напортил, что у тебя никогда не будет положения… теперь ты вдруг говоришь: «Беру назад свои слова, забудем все, дружба дороже всего…» Когда я выходила за тебя замуж, у тебя было будущее, мой вечно юный гений… А теперь уж не осталось ничего, кроме твоей восхитительной честности, которая стоила мне столько пота и крови… И, видит бог, я заставлю тебя ее сохранить! Она вдруг повернулась к Чарльзу:

– Нам не нужна ваша дружба на таких условиях, мистер Осмэн! На таких условиях вы не должны были ее предлагать. Он не переменит своего решения; мне этот день стоил уже и стонов, и слез, и таблеток

от головной боли. Я знать не желаю, что он вам обещал, я никому ничего не обещала! И если я услышу еще хоть одно слово, пойду и сообщу куда следует о вашем футболисте!

– Вы этого не сделаете, я надеюсь, – сказал Чарльз.

– Я знаю, на что вы надеетесь… – вырвалось у нее с горечью.

– Мне очень неприятно, Осмэн, что вам пришлось все это выслушать, – сказал Леон.

Она тут же подхватила:

– Вот видите, какой он надежный друг?

У входа позвонили.

– Майра, посмотри, кто там! – сказал Леон жене.

– Не пойду! Даже если это ангел божий, по мне, он может остаться за дверью!

– Тогда я пойду сам. – Солмон запахнул халат и, решительным движением затянув пояс, направился в переднюю. Чарльз и Майра молча переглянулись. Звонок задребезжал еще настойчивее. Солмон отпер дверь и отступил назад, и Чарльз понял, что случилось то, чего он со страхом ждал вот уже минут пятнадцать: Герман Сэйр и сенатор Стэмп, потеряв терпение, решили взять инициативу в свои руки. За ними, как сократовский возничий, с трудом сдерживающий двух взнузданных коней души (Мифологический образ Платона: «колесница души», запряженная парой коней – «пылким» и «вожделеющим» – и управляемая возничим – разумом), шел ректор Нейджел с таким выражением муки на лице, словно его тошнило.

Чарльз с сердитой усмешкой посмотрел на Майру Солмон.

– Спадите, засовы, распахнитесь, врата вечности, ибо грядет царь вселенной!

– Кто этот царь? – в тон ему насмешливо спросила Майра.

– Тот, кто на стороне больших батальонов! – ответил Чарльз.

2

Приход сенатора и Сэйра в сопровождении ректора к Солмону можно было объяснить их беспокойством и растущим нетерпением; однако основным побудителем явилось, вернее всего, виски. Чарльз видел, что оба лидера сильно пьяны (очевидно, по милости Нейджела, несколько перестаравшегося в своем гостеприимстве). Оставалось выяснить, какие они во хмелю: свирепые или добрые, хотя, судя по их виду, первое предположение было более чем вероятно.

Началось с того, что Леон Солмон встретил гостей отнюдь не любезно, едва не захлопнув дверь перед их носом. Но они налегли на дверь и оттеснили его в сторону.

– Мы все равно войдем! – произнес мистер Сэйр тоном шерифа из ковбойского фильма.

А сенатор Стэмп прибавил:

– И вам будет полезнее, если вы посторонитесь, молодой человек!

Они быстро прошли в переднюю, где на миг столкнулись с Чарльзом и Май-рой, и, обменявшись с ними хмурыми взглядами, направились в гостиную. Туда же последовали все остальные. Ректор Нейджел, задержавшись в дверях с Солмоном, сделал жалобную мину и повел плечом, как бы принося извинения.

– Это мой дом, – сумел выговорить, наконец, Леон, – вы не имеете никакого права врываться сюда! – закончил он почти с криком.

«Она права, – подумал Чарльз, – он и в самом деле истерик».

– Дом принадлежит не вам, а колледжу! – сказал Сэйр.

– И я буду вам признателен, если вы перестанете топтать игрушки моих детей! – вне себя от бешенства выкрикнул Леон. – Клянусь богом, вы мне заплатите по десять центов за каждый пластмассовый «кадиллак»! Я не шучу! – добавил он неизвестно зачем.