Игра нипочём

Семёнова Мария Васильевна

– Они, стервецы, живучие, сколько ты их ни режь, – высказалась в плане мужиков Надежда Константиновна. – Нужно или хребет ломать, или жабры рвать, или башку откручивать. И ещё они в темноте видят. Так что, касатик, смотри, построже там с ними, без компромиссов.

Помимо громил, за забором имела место собака. Огромный чёрный кобель. Неведомой породы и тоже совершенно неправильный. Он не лаял, не рычал, не бежал к миске, не присаживался по нужде… и бродил, бродил, бродил строго кругом, по периметру забора. Уходил на отдых лишь в полночь, как-то втискиваясь в щелястую будку величиной со скворечник. Отверстие в ней, кстати, было почему-то не круглым, а в виде ромба, каким принято помечать бубновую масть…

Вечер выдался пасмурный, хмурый, луну прятали тучи.

Прочитав про себя все стихи, которые помнил, Песцов поднялся, развернул обёртку, давясь, впихнул в себя осточертевший приторный «Баунти» – для глаз, – снова лёг и уставился в бинокль ночного видения. Прибор был замечательный, очень дорогой, со специальной

подсветкой и электронным приближением. Только хрен – одеялу, куполу, стенкам террариума на заокеанскую технику было плевать.

Плюнул в конце концов и Семён. Встал, прислушался, собрал вещички и медленно, не поднимая пыли, пошёл по чердаку к лестнице. Спустился, тихо открыл окно, выбрался на улицу и прикрыл за собой рамы. Дальше – между скелетов яблонь, через хлипенький забор, по сельским пустынным улицам к трассе. Там, на неприметном съезде в лес, стояла его вторая машина – серый «Жигуль»-семёрка. Автомобильчик кое-что видел на своём веку, однако, на зависть сверстникам, заводился с полпинка и бегал, когда было надо, ещё как резво. При этом внешне – скромненький, ржавенький, с убогими обводами, не вызывающий каких-либо вопросов, кроме разве подробностей происхождения талончика техосмотра…

Питерское начальство традиционно держало казённые дачи, а ныне держит собственные дома в Курортном районе и ездит туда по Приморскому шоссе. Соответственно, Приморское шоссе у нас испокон веку гладкое и ухоженное, его всегда вовремя ремонтируют и вообще содержат в образцовом порядке. Приозёрской трассе в отношении начальственных обиталищ повезло существенно меньше. Есть, конечно, несколько точек, куда же без этого, но туда хозяев и гостей доставляют вертолётами. Вертолёты весело стрекочут над головами автомобилистов, чьи железные кони теряют подковы на рытвинах и поперечных трещинах, избороздивших старый асфальт.

Добравшись до Осиновой Рощи, Песцов с большим облегчением запарковал «семёрочку» возле конноспортивного комплекса, который, как он знал, ночью охраняли злые собаки. И зашагал дальше пешочком, минуя пост ДПС. Лучше ножками по дороге, чем светить ментам без надобности автомобиль!

Третья машина, голубая «Нива», дожидалась его на парковке у нового «Максидома». Вырулив на свободную в этот час Кольцевую, Песцов прибавил газу и начал было размышлять о макаронах по-флорентийски (с сыром, анчоусами, гренками, ветчиной, в томатно-оливковом соусе… ох…), а также о щах с потрошками и томлёной картошке с хрустящими «Охотничьими» колбасками, которые подавали в «Русском дворе»…

Полёт его гастрономических фантазий был прерван звонком. Прорезалась Надежда Константиновна.

– Ты, касатик, где? – осведомилась она. – А, хорошо, ладно, молодец. Поворачивай оглобли направо, там после метро сквер. Напротив сортира стопори, подойду через пять минут. Ну всё, давай, голубь мира, лети.

Песцов содрогнулся, поняв, что аппетит у него отшибёт всерьёз и надолго, непроизвольным движением заранее включил вентилятор… и поехал, как велели, к сортиру.

Надежда свет-Константиновна была уже на месте. Во всей красе и несравненном благоухании. На самом деле умом Песцов уже понимал, что и вонь, и манеры, и жуткий гардероб являли собой не более чем камуфляж. Защитную окраску. Иногда он ощущал позывы праздного любопытства – какая ты на самом деле, вот что интересно бы знать?.. – однако по большей части ему хотелось забыть о говённо-могильной старухе и никогда больше не вспоминать, и нынешний момент исключением не был.

Вот Надежда Константиновна залезла в машину, стукнула палкой, поправила шляпку и этак по-матерински уставилась на Песцова:

– И-и, как ты, касатик, осунулся, с лица спал. Всё в трудах да заботах. На-кась, голубь, поклюй хлебушка, съешь-ка ты пирожок. С требухою да с ливером, я бедным пекла… – И она взялась было за котомочку, брезентовую, истёртую, напоминающую солдатский грязненький сидор. – Щец, да с потрошками, уж ты извиняй, не варила…

Излишней брезгливостью Песцов не страдал никогда, но при мысли о щах с пирожками из её рук ему захотелось выскочить из машины и блевануть – не в сортире, потому что до туда ещё надо было успеть добежать, – а за ближайшим кустом.

– Благодарствую, – ответил он деревянным голосом. – Сыт. И вообще, пост держу.

– Ну, касатик, как знаешь. – Старуха усмехнулась. – С тобой говеть не собираюсь. Потому как организму требуется белок. Работа вскорости предстоит адова – в домик-пряник идём во вторник, на следующей неделе. Так что, касатик, бросай свой пост и берись за ум. Точнее, за макароны заморские, в соусе, да за колбаски «Охотничьи». Готовься давай, какой стол, такая и музыка. А я пойду пироги детям отдам…

Тут она вдруг подмигнула – настолько не по-старушечьи, что Песцов вздрогнул. Вышла и, распугивая прохожих, двинулась к метро. Семён опустил в машине оба окна, натянул на уши воротник свитера и поехал дальше, надеясь, что запах подвала с крысами не успел навсегда впитаться в сиденье. Готовиться – значит, готовиться. И дело было не только в белках.

Варенцова. Плохие известия

– Ну всё, товарищи офицеры, все свободны, – отпустил начальников отделов генерал. Коротко вздохнул и посмотрел на Варенцову. – А вас, товарищ полковник, попрошу остаться. – Подождал, пока все

выйдут, снял очки, подышал на стёкла, начал драить замшей. – Плохие новости, Оксана. Судья Клюев изменил Брянцеву меру пресечения. Отпустил под залог. Ещё вчера…

– Что? – не поняла Оксана. – Как изменил?

– Как-как. Как обычно, – усмехнулся генерал. – Согласно ходатайству защитничков, своим мотивированным постановлением. Судья он, блин, или не судья?.. Брянцев у нас, оказывается, тяжело болен, социально не опасен и помешать установлению истины или продолжать преступную деятельность не в состоянии. Совсем плох. Только вот бегает хорошо. Во всяком случае, по месту регистрации его уже нет. Кто бы сомневался…

– Вот пидор в мантии, – не удержалась Варенцова. – Олег, это ж что ж такое делается-то, а?

Генерал промолчал, хотя ругаться стоило – и по-чёрному, и по-матерному, и во весь голос. Мало того что майор Наговицын погиб, скотина Панафидин ушёл и операция фактически провалилась, так судья ещё и отпустил единственную зацепку – задержанного Брянцева, курьера-связника. И к гадалке не ходи, по указке из державного высока. Ведь красная ртуть – это вам не хухры-мухры. Стратегический секрет нашей родины. А там, где государственные тайны, там крутятся ой-ой-ой какие деньжищи…

– Ты, Оксана, у меня вообще-то смотри, – генерал помолчал, кашлянул, – не наломай дров. Я ведь тебя знаю… Судейский-то этот, верно, не сам по себе, равно как и Панафидин. Плетью обуха не перешибёшь. Наговицына самому до слёз жалко, славный был парень… Эх, блин, скорей бы…

Эту загадочную фразу Варенцова расшифровала без труда, ибо отлично знала светлую генеральскую мечту: не дожидаясь повышения, выйти в отставку, засесть на девяти сотках в Орехове и никогда не включать ни телевизор, ни радио. Слушать только птичек на ветках и дождь по крыше. Ставить в печку чугунки, а газеты использовать исключительно на растопку… А не пошло бы всё к ядрёне маме? Прилетит астероид, так узнаем и без газет…

– Понятно, товарищ генерал. Есть не наломать дров. – Варенцова поднялась. – Разрешите идти?

– Еще раз говорю – не лезь, – мрачно глянул генерал, засопел и ударил по больному: – Глеба вспомни. Вспомнила? А теперь иди.

И Варенцова пошла. К себе в отдел. Атмосфера там была конкретно похоронная – у плохих вестей очень длинные ноги. Никто в глаза начальнице не смотрел. Кто пялился в пол, кто в бумаги, а кто в ближайшее будущее. Стоит ли, как Паша Наговицын, получать пулю в живот, чтобы потом какая-то сволочь из суда одним росчерком поставила жирный крест на всём, за что ты погиб? Осталось ли у богоспасаемого отечества хоть что-то святое?.. И что есть отечество? Берёзка в поле и туман над Невой – или чья-то жадность в макияже патриотических лозунгов?.. Чему служим, ребята?..

– Петенька, зайди, – вызвала Оксана в свой кабинет Седова. – Значит, так, слушай меня внимательно. Есть у городской Фемиды служитель один, некий Николай Васильевич Клюев… Что, наслышан? Полностью в курсе? Ну, значит, мы друг друга поняли. В общем, я хочу знать об этом Николае Васильевиче всё, вплоть до того, как часто он меняет носки. Он мне нужен даже не голый – вывернутый наизнанку… Ты, Петр Борисович, меня ясно понял?

Последнюю фразу Варенцова произнесла тихо, но так зловеще, что у Пети мурашки пробежали по спине. Пантера собиралась выпустить когти. Он подготовит ей трамплин для прыжка…

И в который раз останется в стороне…

– Куда уж, Оксана Викторовна, ясней-то, – поднялся Седов. – Разрешите выполнять?

– Выполняйте, – посмотрела ему в спину Варенцова, достала телефон и набрала номер Толи Воробьёва. – Анатолий Дмитриевич, привет. Что, по голосу узнал? И рад?.. Я тоже… Хотя вообще-то радоваться особо нечему. Паша Наговицын погиб. Да, скоро девять дней. Нет, лучше не по телефону. Да, давай. Да, знаю. Хорошо, буду через час. Ну всё. До встречи. Пока.

Слышимость по мобильной сети нынче хрустальная, не то что по городской, и Оксана явственно расслышала, как заскрипел зубами Воробьёв. Ещё бы, они с Наговицыным когда-то были напарниками. А за напарников не только американские полисмены встают на дыбы. Не всё кругом продаётся и покупается. Есть и святое…

Краев. Кочан с корешками

– Хм, давление в норме, рефлексы тоже… – Васька Гусев подмигнул Краеву, сел и принялся заполнять историю болезни. – Ну а дальше будем смотреть.

Ох, течёт время. В школе, помнится, Васька был тощим, вечно взъерошенным обормотом, двоечником и разгильдяем, бедой учителей. Он и сейчас не особенно растолстел, но в коридоре персонал в белых халатах вытягивался перед ним в струнку. Кому, стало быть, Васька, а кому – Василий Владимирович… А вот голова полысела. Наверное, от избытка ума. На сей счёт, кстати, без шуток. Где интенсивный мыслительный процесс, там усиленное кровоснабжение, а с ним и повышенный теплообмен…

– Ну что, с Богом. – Гусев поднялся, коротко вздохнул, сунул ручку в нагрудный карман халата. – Посмотрим на эмэртэ, [83] отчего это твой кочан безобразничает.

Ручка у него была роскошная – «Паркер», не иначе подарок благодарного клиента. А халат – безупречно отглаженный, зеленоватого, хирургического оттенка.

Томограф находился на первом этаже, в удивительно уютном, вовсе не пугающе медицинском помещении. И присматривала за ним миловидная, круглолицая дама, чем-то похожая на добрую воспитательницу из детского сада.