Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса
Шрифт:
Однако так дело обстояло не всегда. Ведь даже само рождение дочери Сидни отметили поэты, а её крёстной матерью стала специально прибывшая на крестины королева Елизавета! Лишь после того, как она соединила свою судьбу с Рэтлендом, её имя исчезает с книжных страниц. Но, может быть, она не унаследовала от своего гениального отца и от воспитавшей её тётки — высокоталантливой Мэри Сидни, графини Пембрук, их глубокой интеллектуальности, литературной одарённости, была настолько заурядной личностью, что даже великая притягательная сила имён Филипа Сидни и её отчима Эссекса не могла привлечь к ней внимание поэтов и писателей?
Нет! Не кто иной, как сам Бен Джонсон, не раз бывавший в её доме, сказал через семь лет после её смерти: «Графиня Рэтленд нисколько не уступала своему отцу сэру Филипу Сидни в искусстве поэзии»{22}. Это чрезвычайно важное свидетельство — такая похвала была тогда для поэта высочайшей из возможных; значит, Бен Джонсон не только знал о её поэтическом даре, но и ценил его самой высокой мерой времени. Его оценка не могла быть вызвана желанием польстить, заискиванием. Джонсон говорил
Второе стихотворное послание к ней, написанное и отосланное адресату ещё в 1600 году, но опубликованное тоже лишь в Фолио 1616 года, Джонсон поместил там в небольшом (всего 15 стихотворений) разделе «Лес», являющемся, как он сам считал, важнейшей частью его поэтического наследия. Большинство этих стихотворений связано в той или иной степени с семейством Сидни. И вот именно в этот «сидниевский» раздел Джонсон включает два своих стихотворения из загадочного честеровского сборника — «Прелюдию» (несколько изменённую и без названия) и «Эпос» (переименованный в «Эподу» [37] ), посвящённые Голубю и Феникс! А теперь очень существенное, но никем ещё адекватно не оценённое обстоятельство: «Прелюдия» получает номер X, «Эпода» — номер XI, а сразу же за ними, под номером XII, Джонсон ставит своё раннее «Послание к Елизавете, графине Рэтленд». Уже говорилось, что Джонсон сам подбирал и тщательно группировал произведения для этого — такого важного для него — издания, и расположение его стихотворений обнаруживает бесспорную функциональность, заданность. Поэтому появление «Послания к Елизавете» в такой тесной связке с обращениями к таинственным честеровским Голубю и Феникс является ещё одним доказательством правильности нашей идентификации их прототипов, тем более что оно прослеживается и в более раннем рукописном списке. Случайность здесь исключена — для Джонсона эти три его стихотворения всегда были связаны неразрывно.
37
Эпос — героическая песнь, эпическая поэма; эпода — лирическая поэма, где длинный стих чередуется с коротким.
В «Послании к Елизавете, графине Рэтленд» Джонсон опять говорит о том, что Елизавета унаследовала от своего отца, «богоподобного Сидни», его любовь к музам, его искусство. Но это «Послание» интригует джонсоноведов ещё и тем, что оно является единственным из полутора сотен напечатанных в Фолио 1616 года стихотворений, текст которого Джонсон неожиданно обрывает на полуфразе. Фраза обрывается, как только от отца Елизаветы он переходит к её «храброму другу, тоже возлюбившему искусство поэзии», то есть к её мужу. В тексте Фолио Джонсон сделал странную пометку: «окончание утеряно». Пометка даже более чем странная, ибо поэт сам редактировал это издание и безусловно мог восстановить или заменить «утраченное» окончание. Но он этого демонстративно не сделал. Полный текст стихотворения был найден уже в XX веке, в рукописном списке; он включал и якобы «утерянное» окончание — всего семь строк, содержащих упоминание о какой-то «зловещей клятве» и о благодарности Рэтленду. О причине столь демонстративной купюры сегодняшние джонсоновские комментаторы высказывают различные предположения (купюра не имеет аналогов в прижизненных изданиях Джонсона), например делаются ссылки на то, что граф Рэтленд был импотентом, не мог исполнять супружеские обязанности, хотя совсем не ясно, какое значение это гипотетическое обстоятельство могло иметь через четыре года после смерти обоих супругов. Ясно другое: говорить открыто о Рэтленде даже после его смерти (так же, как назвать подлинные имена Голубя и Феникс) было почему-то нельзя, и Джонсон нашёл способ привлечь к этому внимание современников и потомков.
В третьем послании, адресованном «Глубокочтимой — графине —» (50-е стихотворение цикла «Подлесок», опубликованного уже после смерти Джонсона), которое, как по ряду признаков определили авторитетные джонсоноведы, тоже обращено к Елизавете Рэтленд, её имя и титул заменены прочерками. Здесь поэт говорит о её положении «вдовствующей жены», о книгах, заменяющих ей отсутствующих друзей, и, так же как в описывающей Феникс «Оде восторженной», о других её высоких достоинствах, надёжно скрытых от непосвящённых.
Пасторальная пьеса Бена Джонсона «Печальный пастух» свидетельствует, что замок Бельвуар был центром закрытого поэтического кружка — этих людей Джонсон назвал «поэтами Бельвуарской долины»; к ним относятся и все участники честеровского сборника. Дочь великого поэта, женщина выдающихся дарований и трагической судьбы, Елизавета Сидни занимала особое положение в этом поэтическом сообществе — в ней видели продолжателя служения Филипу Сидни, нового Феникса, восставшего из его пепла, — здесь и зарыты корни честеровской аллегории. Бесконечно преклонялся перед ней и Бен Джонсон — дальше мы увидим, что именно она является той почти всегда остающейся за занавесом Высокой Музой, о которой он вспоминал потом, после её смерти, не только в разговорах с Драммондом, но
Платонический брак
Роджеру Мэннерсу, 5-му графу Рэтленду, в британском Национальном биографическом словаре посвящено несколько столбцов текста, написанного историком Арчболдом{23}. Современник Шекспира граф Рэтленд (1576—1612) был одним из образованнейших людей своего времени, имел степень магистра искусств как Кембриджского, так и Оксфордского университетов, учился в Падуанском университете в Италии и в лондонской юридической корпорации Грейс Инн. Его воспитанием и образованием одно время руководил сам Фрэнсис Бэкон — великий оратор, философ и друг муз, человек со сложным характером и непростой судьбой.
Рэтленд в молодости был интимным другом и соратником графа Саутгемптона, единственного человека, которому Шекспир посвятил свои произведения — первые поэмы «Венера и Адонис» (1593 г.) и «Обесчещенная Лукреция» (1594 г.). Сохранилось письмо современника, в котором сообщается, что Рэтленд и Саутгемптон проводят всё время в театре в ущерб своим обязанностям при дворе (1599 г.). Вместе с Эссексом они принимали участие в военных действиях на море и в Ирландии. В 1601 году Рэтленд шёл в первых рядах участников эссексовского мятежа, за который его тесть поплатился головой, а Саутгемптон — свободой; сам Рэтленд был приговорён к разорительному штрафу и отправлен под надзор родственника в провинцию. Воцарившийся в 1603 году Иаков Стюарт реабилитировал его и вскоре послал с почётной миссией к датскому королю; вернувшись, Рэтленд редко показывался при дворе. Изнурительная болезнь часто и надолго укладывала его в постель и в конце концов ещё молодым свела в могилу. Из нескольких сохранившихся писем знавших его людей видно, что он страдал тяжёлым заболеванием ног, а в последние годы жизни — и мучительными спазмами сосудов головного мозга. Поскольку Роберт Честер (как сейчас установлено) был дальним родственником Рэтленда, он не мог не знать о его болезни. Теперь мы можем понять, почему у честеровского Голубя был «печальный вид, подобный бледному лику смерти», и почему, посылая к нему Госпожу Природу и Феникс, Юпитер (король Иаков) даёт им некий бальзам для больных ног и головы Голубя. Соответствие, как видим, поразительное даже в таких деталях, тем более что эти детали не имеют ничего общего с легендой о птице Феникс [38] .
38
Конечно, нельзя подходить к честеровскому рифмованному повествованию, перемежающемуся многостраничными отступлениями, как к некоему репортажу с места событий. Но это и не чистый поэтический вымысел, ведь сам автор несколько раз повторил, что его «домотканая» поэма содержит лишь аллегорически завуалированную правду об обоих её героях. Фрагменты этой правды, почти натуралистически безыскусные, то и дело выпадают (и не всегда случайно) из неуклюже скроенной вуали честеровской аллегории; это относится и к стихотворениям других поэтов, стоящим гораздо выше по своим поэтическим качествам. Ценность таких фрагментов и аллюзий неизмерима для исследователя.
Можно добавить, что описание Честером места, где живёт больной Голубь, довольно точно совпадает с топографическими реалиями родового поместья Рэтлендов Бельвуара [39] — одной из уникальных достопримечательностей Англии. Старинный замок Рэтлендов расположен на плоской вершине высокого холма (возможно, искусственного происхождения), откуда открывается действительно изумительный вид на окружающую местность, омываемую двумя рукавами реки Девон, на лесистую долину и далее — на десятки километров. Карлтон Браун в своё время специально отмечал, что герои Честера несколько раз и в сходных выражениях описывают эту прекрасную небольшую долину с рекой, этот величественный холм, которые в отличие от других географических зарисовок в поэме Честера явно относятся к какой-то хорошо знакомой и памятной автору конкретной, а не условной местности. Браун с сожалением констатировал невозможность соединить эту неведомую честеровскую местность с имением сэра Джона Солсбэри, а Гросарт и Мэтчет столь же безуспешно пытались искать её в Ирландии, на маршрутах пребывания там Эссекса в 1599—1600 годы. И ещё одно важное «совпадение». Мифический единорог, обнаруженный нами на бумаге честеровского сборника, присутствует и в гербе Рэтлендов — их там даже два.
39
Бельвуар — прекрасный вид (франц.).
Отношения супругов Рэтленд не всегда были безоблачными; примерно в 1605—1610 годах между ними возникает определённая отчуждённость, большей частью они живут раздельно. Друзья и родные Елизаветы, в первую очередь её тётка, блистательная Мэри Сидни-Пембрук, обеспокоены её двусмысленным положением «вдовствующей жены», боятся, что дочь Филипа Сидни останется без потомства и род Фениксов пресечётся; наконец, они пытаются не только примирить Рэтлендов, но и убедить их превратить свой брак в нормальный. Вспомним, как честеровская Госпожа Природа (маска для Мэри Сидни-Пембрук) просит Юпитера вмешаться и как она потом отправляется к больному Голубю, чтобы, говоря не очень куртуазными, но зато вполне определёнными словами Честера, «привести его в постель этой Феникс». Таким образом, очень многое в обстоятельствах приезда Феникс и Госпожи Природы к Голубю — его болезненное состояние, бальзам для больной головы и ног, его просьба к Феникс простить причинённые ей ранее обиды — показывает, что Честер начал писать свою поэму именно в этот период (около 1605 г.) их сложных и, вероятно, мучительных для обоих отношений, когда их друзья и родные надеялись на чудо и старались его приблизить.