Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса

Гилилов Илья

Сын, которого отец не баловал чрезмерным вниманием и заботой, рос послушным и склонным к мечтательности; его любимым чтением был эпистолярный роман «Любовь и безумие», из которого он узнал о поэте Томасе Четтертоне, выдававшем свои поэмы за старинные, якобы найденные в неких таинственных, всеми забытых сундуках, и это произвело на него сильное впечатление. Айрленд-старший готовил сына к юридической карьере и для начала устроил его клерком в транспортную контору. Работа не была чересчур обременительной, и у юноши оставалось достаточно свободного времени для других, более соответствовавших его характеру и складу ума занятий…

Находясь в Стратфорде, Айрленды вместе с Джорданом посетили лавочку, хозяин которой неплохо зарабатывал на жизнь, продавая сувениры, изготовленные из того самого «шекспировского шелковичного дерева»; гости купили кубок и кое-что по мелочи. Побывали они и в соседнем Шоттери, в «доме Анны Хэтеуэй», где гравёр приобрёл

старое дубовое кресло, «в котором любил сидеть Шекспир, когда ухаживал за своей будущей женой». Приглянулась ему и кровать, явно служившая не одному поколению фермеров, но престарелая хозяйка ни за какие блага не захотела с ней расстаться. Сэмюэл Айрленд зарисовал этот фермерский дом с соломенной крышей, и вскоре гравюра с его изображением была напечатана — так читающая публика впервые увидела «дом Анны Хэтеуэй», ныне одну из главных стратфордских достопримечательностей. Разумеется, Айрленд расспрашивал всех, не слышал ли кто про какие-нибудь рукописи или документы, имеющие отношение к Великому Барду. Лондонцу рассказали, что очень давно, во время пожара, все бумаги из бывшего шекспировского дома были перевезены в другой дом Клоптонов, в миле от Стратфорда. Айрленды немедленно ринулись туда, но хозяин дома, фермер Уильяме, заявил, что они опоздали: всего две недели назад он решил освободить комнату, где стояло несколько корзин с какими-то старыми бумагами, на некоторых он видел имя Шекспира. Бумаги были ему не нужны, лишь занимали место, поэтому он их спалил! Горе Айрленда было безутешным. Правда, один уважаемый стратфордский антиквар записал в дневнике, что Уильямс потом поведал ему, как хорошо он подшутил над столичными охотниками за шекспировскими рукописями…

Итак, отец и сын Айрленды распрощались с Джоном Джорданом и вернулись в Лондон, обогатив свою коллекцию достопримечательностей «шекспировским креслом» и кубком из шелковичного дерева. Но в голове молодого клерка уже созревал план куда как более существенных обретений. Начал он со сборника молитв, посвящённого королеве Елизавете, переплетённого в пергамент с королевским гербом; Уильям-Генри приобрёл книгу у знакомого букиниста. Приготовив с помощью знатоков специальные чернила, Уильям-Генри написал на листе старинной бумаги посвятительное послание королеве и вклеил этот лист в молитвенник; высохшие чернила приобрели ржавый оттенок и не вызывали подозрений. Обогащённый таким образом раритет был преподнесён в подарок отцу, принявшему его благосклонно. 

Просматривая взятую с книжной полки отца книгу Мэлона, Уильям-Генри обратил особое внимание на факсимиле подписей Шекспира (то есть Шакспера) и потренировался в их воспроизведении; он также постарался запомнить, как писались частные письма и составлялись юридические документы во времена Шекспира. И вот на куске старого пергамента возникло соглашение, датированное 14 июля 1610 года, между Уильямом Шекспиром из Стратфорда-на-Эйвоне, джентльменом, ныне проживающим в Лондоне, и Джоном Хемингом, Майклом Фрезером и женой последнего Елизаветой. Использовав орфографию, по его понятиям, близкую к той, что была принята во времена Шекспира, Уильям-Генри поставил (чередуя правую и левую руки) подписи участников соглашения. Раскалённым лезвием он срезал восковую печать с приобретённого по случаю малозначительного хозяйственного документа эпохи Иакова I и затем с помощью свежего воска, золы и пепла «заверил» старой печатью произведение своих рук. Документ был вручён отцу, который сердечно поблагодарил сына за столь ценный дар. 

Для ответа на естественный вопрос о происхождении документа Уильям-Генри сочинил шитую белыми нитками историю о некоем юном джентльмене, в роду которого в течение полутора веков хранилось множество старинных неразобранных бумаг. Сей джентльмен отдал этот документ (а потом и другие, по мере их «обнаружения») младшему Айрленду, но со строгим условием, что его (джентльмена) имя и адрес ни при каких обстоятельствах не должны разглашаться. Неизвестно, поверил ли Айрленд-отец этой басне, но вслух он никаких сомнений не высказывал ни вначале, ни потом, когда «находки» посыпались одна за другой. Подписанное Великим Бардом «соглашение» он показал в Герольдии, и официальные герольды удостоверили его подлинность. А один уважаемый специалист по старинным печатям обнаружил в айрлендовской печати изображение столба-мишени, воздвигавшегося при рыцарских состязаниях с копьём; это уже можно было ассоциировать с именем Великого Барда (Потрясающий Копьём), что немало удивило и ободрило начинающего специалиста по шекспировским подписям и рукописям — молодого Айрленда. 

В дом на Норфолк-стрит, где проживала семья гравёра, зачастили антиквары и литераторы, влекомые надеждой узнать наконец что-то определённое о Великом Барде. Ведь Шекспир, рассуждали они, жил в самом сердце Англии, он не мог не быть в контакте с самыми заметными личностями эпохи, от каждого из этих людей остались какие-то письменные свидетельства — от одних

больше, от других меньше; не может же самый великий человек эпохи быть странным и необъяснимым исключением! Значит, вожделенные рукописи, письма, документы где-то притаились и только ждут своего часа, чтобы предстать перед английским народом. И сердца множества любящих Шекспира англичан дрогнули, когда им показалось, что этот час наконец пробил… Даже осторожный Мэлон выражал надежду, что драгоценные, долго разыскивавшиеся документы, письма, рукописи расскажут теперь многое о Шекспире, его отношениях с другими литераторами и с его покровителями, о том, как создавались великие произведения. Мэлон обращался с просьбой к таинственному владельцу (о котором поведал младший Айрленд) драгоценных бумаг привлечь к их изучению знающих людей, имея, конечно, в виду и себя самого.

Такое внимание просвещённой публики, такие трепетные ожидания обязывали молодого «открывателя рукописей» не останавливаться на полпути. Следующий документ, датированный 1589 годом, должен был показать благородство Шекспира и его щепетильность в денежных расчётах. Шекспир обязывался выплатить Джону Хемингу 5 фунтов и 5 шиллингов «за его усилия и помощь мне в театре «Глобус» и при посещении меня в Стратфорде». К этому была прикреплена расписка Хеминга, начертанная Уильямом-Генри левой рукой. Сегодня мы бы удивились, как мог кто-то писать в 1589 году о театре «Глобус», который будет воздвигнут только через десятилетие. Но тогда этого не знали, следовательно, не знал и Уильям-Генри, иначе ему ничего бы не стоило поставить подходящую дату. Но явные несуразицы в орфографии, полное пренебрежение пунктуацией можно было при желании заметить и тогда. 

Предание о громадной сумме, якобы подаренной Шекспиру графом Саутгемптоном, а также горячее желание одного уважаемого друга Айрлендов (гордившегося тем, что ему удалось удачно приобрести перекладину от кресла, на котором когда-то сиживал Шекспир) узнать подробней об обстоятельствах богатого дара побудили Уильяма-Генри обнародовать благодарственное письмо Великого Барда и тёплый ответ Саутгемптона. Письма демонстрировали не только дружеские отношения графа с Шекспиром, но и благородство последнего, так как он соглашался принять только половину от предлагаемого щедрого подарка! Предупреждая возможные вопросы о том, каким образом письмо, посланное Саутгемптону, могло остаться у Шекспира, Уильям-Генри сделал на нём пометку («рукой Барда»), что это лишь копия. Другая — левая — рука понадобилась «первооткрывателю» для импровизации почерка и подписи Саутгемптона. Он не знал тогда, что существуют подлинные письма, действительно написанные этим лордом… 

Фантазия молодого клерка не знала отдыха. Он сообщил отцу, что в загородном доме того самого таинственного джентльмена хранятся невообразимые сокровища: оправленная в золото печатка из редкого камня с вырезанным изображением столба-мишени для состязаний с копьём, два неразрезанных шекспировских Первых фолио и прижизненный портрет Барда на сцене — в чёрном одеянии и длинных красивых перчатках… Теперь уже отец теребил его, желая поскорее увидеть эти сокровища. Сначала отцу был показан грубый набросок пером, явно навеянный дройсхутовским портретом из Первого фолио; старший Айрленд рисунок высмеял. Тогда появилось письмо Шекспира актёру Ричарду Каули, в котором Бард предлагал вниманию коллеги некий «причудливый образ». Для изготовления «причудливого образа» Уильям-Генри использовал купленный у букиниста лист старой бумаги с цветными рисунками. На одной стороне его было изображение пожилого голландца, на другой — молодого кавалера в костюме эпохи Иакова I. Уильяму-Генри не составило труда придать лицу молодого кавалера некоторое сходство с дройсхутовским портретом; на заднем плане появились шекспировские инициалы, названия нескольких пьес и подобие его герба. Знатоки Шекспира тут же определили, что это портрет Барда в роли Бассанио в «Венецианском купце». Голландец обрёл весы и нож, и каждый мог понять, что перед ним не кто иной, как сам кровожадный Шейлок. Обнаружили на рисунке и слабые «следы» подписи одного известного живописца начала XVII века. Многих порадовало письмо, подтверждавшее приверженность Шекспира англиканской церкви. Волнение в обществе нарастало, и всеобщие ожидания не остались неудовлетворёнными. 

На свет появляются соглашение между Шекспиром и актёрами Конделом и Лоуином о распределении доходов, записка об уплате Шекспиру целых 50 фунтов за представление, данное перед графом Лейстером в его доме. Последний документ был, однако, датирован 1590 годом, и тут Айрленд-старший вспомнил, что графа в этом году уже не было в живых. Сын запаниковал и хотел злополучную записку сжечь, но отец предположил, что здесь могло иметь место какое-то недоразумение двухвековой давности, поэтому решено было дату просто отрезать. Этот эпизод порождает иногда сомнение в том, был ли Айрленд-старший таким уж безнадёжным простаком, слепо принимавшим на веру басни и не блещущую грамотностью «антикварную» продукцию своего предприимчивого отпрыска.