Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса
Шрифт:
Инжениозо. Видите — «Ромео и Джульетта»! Какой чудовищный плагиат. Пожалуй, он ещё преподнесёт нам целую книгу Сэмюэла Дэниела.
Галлио.
О ты, кто для меня всего милей,
Цветок полей и воплощенье грёзы,
Ты лучше нимф, ты краше всех людей,
Белее голубка, алее розы!
Одарена такою красотой,
Что мир погибнет, разлучась с тобой».
Как и предупреждал Инжениозо, Галлио говорит словами Шекспира — это вторая строфа из «Венеры и Адониса», лишь слегка изменённая им в одном месте. И Инжениозо реагирует адекватно: «О, сладостный мистер Шекспир!» Что именно он имеет в виду? Выражает ли он удовольствие, услышав знакомые шекспировские строки, или он так обращается к Галлио? Или и то и другое? Далее Галлио демонстрирует нешуточную
Галлио торопится на званый обед, где его ожидают друзья — некая графиня и лорды. Поэтому он поручает Инжениозо набросать для него любовное стихотворение.
«Инжениозо. Моё перо — ваш верный вассал — ждёт ваших приказаний. В каком роде надо для вас написать?
Галлио. Не в одном роде… напиши в двух или трёх разных родах, как у Чосера, как у Гауэра, как у Спенсера и как у мистера Шекспира. Мне бы очень понравились стихи, которые звучали бы так:
Как только диска солнечного пламя
Швырнул в пространство плачущий восход… и т.д.».
Эти строки — начало шекспировской поэмы «Венера и Адонис», а пометка «и т.д.» в тексте пьесы означает, что исполнитель роли Галлио должен продекламировать всю строфу, а может быть, и более того. Но Галлио не успокаивается: «О, сладостный мистер Шекспир! Я повешу его портрет в моём кабинете при дворе!».
Похоже, что Галлио смеётся: как известно, ни одного достоверного прижизненного портрета Шекспира нет и никогда не было. Где же он вознамерился раздобыть шекспировский портрет для своего кабинета при дворе?
Инжениозо декламирует стихи из «Троила и Крессиды» Чосера (с некоторыми собственными добавлениями), но Галлио бранит и его, и Чосера, отвергает Спенсера и настойчиво требует поэзии «в духе мистера Шекспира». Только когда Инжениозо читает свои стихи, имитирующие шекспировские, Галлио удостаивает его похвалы: «Достаточно, я из тех, кто может судить по достоинству, как в поговорке: «Узнаю быка по когтям» [96] . Хвалю тебя, в этих стихах есть подлинная искра. Пусть другие хвалят Спенсера и Чосера, я же буду поклоняться сладостному мистеру Шекспиру и, дабы почтить его, буду класть его «Венеру и Адониса» под свою подушку, как это делал, как говорят, какой-то король, который спал, положив книги Гомера в изголовье».
96
Галлио пародирует известную латинскую поговорку: «Узнаю льва по когтям».
Галлио произносит длинные тирады со ссылками на Цицерона и Ронсара, даёт свой перевод малоизвестной итальянской поговорки, свободно цитирует по памяти Вергилия, замечая при этом, что правильную латынь, такую, как у него, можно услышать только в Реймсе или в Падуе: «Это мой обычай использовать в разговоре знание латинских, греческих, французских, итальянских, испанских поэтов». Неоднократно Галлио говорит и о собственной поэзии, слава о которой, оказывается, уже разнеслась по всей стране! Но — «наши английские профаны кое в чём извратили благородный дух моей поэзии».
Хотя Инжениозо часто отпускает в сторону саркастические реплики в адрес Галлио, его поэтических занятий он не осмеивает. Более того, он выполняет распоряжение Галлио (ибо тот действительно не просит, а распоряжается) написать (набросать) для него стихи о его даме сердца и диалог между ней и Галлио. «Потом я вернусь, — говорит Галлио, — и просмотрю эти стихи, подправлю и доведу до совершенства». Вот какая интересная форма творческого содружества: один делает литературные заготовки, а другой их корректирует и доводит до совершенства. И в таких литературных подмастерьях у Галлио, судя по всему, ходит не один Инжениозо, но и другие окружающие эксцентричного мецената «гении и их компаньоны». Постоянные восхваления Шекспира, декламация шекспировских стихов (не так уж широко тогда распространённых) заставляют внимательно приглядеться к фигуре Галлио. Ведь таких шумных восторгов и такого знания шекспировских текстов мы больше не встретим в эту эпоху нигде! Даже Фрэнсис Мерез — тоже «университетский ум» — примерно в это же время, высоко оценивая шекспировские
Поскольку большинство героев «парнасских» пьес явно имеют реальных прототипов, исследователи XX века неоднократно пытались их определить; особенно хотелось им узнать, кто же скрывается за маской Галлио. Как бы он ни изощрялся, ясно, что Галлио не простой студент (или бывший студент) Кембриджа. Он — аристократ, его друзья — графы и лорды, он был недавно в других странах, в том числе в Италии, участвовал в походах Эссекса, собирается в Нидерланды, он — кембриджец, но у него есть кабинет и в Оксфорде, и при дворе, он покровительствует бедным студентам, писателям, учёным. Мы узнаём также, что он учился в университете в Падуе и приобрёл там драгоценный меч из толедской стали, что некий граф хотел бы выдать за него свою дочь. И при этом он, оказывается, известный, даже прославленный поэт, для которого университетская пишущая братия делает поэтические и драматургические заготовки! Его речи насыщены нешуточной эрудицией; и всё время он сворачивает на «сладостного мистера Шекспира», без его портрета и без его книг под подушкой Галлио жить не может; и похоже, что когда он говорит всё это, то как-то странно посмеивается…
Инжениозо представил молодого эксцентричного лорда как шута, и это именно такой, а может, и тот самый шут, каким хочет быть Жак-меланхолик, вельможа из окружения опального Герцога в шекспировской пьесе «Как вам это понравится»:
«Я жду как чести пёстрого камзола!»
Традиционный шут — слуга низшей категории, пария, почти что живая кукла, игрушка и забава для своего господина и его гостей. Но для выполнения этой функции шуту, при всей его социальной ничтожности, разрешается делать то, что не дозволяется никому другому: смеяться надо всем и говорить правду, даже неприятную. Вот этой-то единственной привилегией шута и хочет обладать Жак. Галлио, странный персонаж «парнасской» пьесы, — это Жак, осуществивший свою мечту, скрывающий своё лицо и подлинное имя под маской шута и под шутовским именем.
Высказывалось предположение, что под личиной Галлио кембриджские остроумцы вывели графа Саутгемптона, который закончил колледж Св. Джона за десятилетие до того, участвовал в походах Эссекса, покровительствовал нескольким писателям (в том числе, как принято считать, — Шекспиру). Его Лесбией могла быть Елизавета Верной, на которой он тайно женился в 1598 году. «Точки совпадения» у Саутгемптона с Галлио действительно есть, но есть и серьёзные несоответствия. Это и десятилетний разрыв между временем окончания Саутгемптоном университета и временем (пусть даже приблизительным) действия пьесы, и то, что Саутгемптон никогда не был в Падуе, и то, что по своему характеру и интересам он мало был склонен к шутовству. Ещё более веские возражения связаны с именем поэта Джона Уивера, о котором Галлио говорит как о своём прославившем его однокашнике. Джон Уивер учился в колледже Королевы с 1594 по 1598 год и ни по колледжу, ни по времени пребывания в Кембридже никак не может считаться однокашником Саутгемптона. Профессор Д.Б. Лейшман{74}, издавший и прокомментировавший в 1949 году «парнасские» пьесы, и другие исследователи так и не смогли назвать подходящего однокашника Уивера, который мог бы послужить прототипом Галлио, или того аристократа, которого шут пародирует.
Однако такой подходящий по всем параметрам воспитанник колледжа Королевы (и даже одногодка Джона Уивера) есть, и я могу наконец назвать его имя — это Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд.
Он занимался в Кембридже с 1587 по 1595 год, причём первые два года именно в колледже Королевы, со студентами которого продолжал поддерживать тесные связи и после перехода в другой кембриджский колледж; потом, закончив курс обучения, часто бывал в Кембридже и провёл там последние месяцы своей жизни. Уивер знал Рэтленда, и это подтверждается тем, что одна из первых эпиграмм в его книге — «Эпиграммы старого покроя, а также новейшей моды» {75} — посвящена Рэтленду; а вообще в книге всего несколько знатных адресатов, не считая королевы Елизаветы. Зато там присутствуют Джонсон и Марстон [97] !
97
Которые, как читатель уже знает, позже оплачут Рэтленда в честеровском сборнике.