Игра с огнем

Флёри Теорен

Я приехал домой и рассказал обо всём, что мне обещал Джеймс. Все были очень рады, но немного волновались насчёт моей руки. Я чётко решил для себя, что осенью буду играть. Доктор Робертсон сказал, что мне было полезно поиграть в гольф, чтобы разработать суставы, и я всё лето не вылазил с полей для гольфа. Мой дедушка дал мне пару своих старых клюшек, а семья Пелц – божьи люди, которые оберегали меня на протяжении долгих лет – заплатили мой членский взнос в местном гольф-клубе. Лэн Пелц работал учителем, а его жена, Эде, иногда общалась с моей мамой. У них был свой мотель в Расселле. Хорошие они люди. Они, как все остальные жители Расселла, круглый год присматривали за мной и моим братом Тэдом. Однако в отличие

от тех, кто, глядя на нас, лишь качал головой, причмокивал и жаловался на то, что нас никто толком не воспитывает, Лэн и Эде помогали ещё и делом. И при этом они ни разу не упрекнули наших родителей.

Они покупали нам одежду, когда наша окончательно превращалась в тряпьё. Если мы были голодны, они нас кормили. Кстати, каждый месяц к врачу в Виннипег меня возила именно миссис Пелц. Кроме того, она учила нас тому, как следует вести себя за столом. Лен частенько покупал мне хоккейную экипировку и вместе со своей женой всегда следил, чтобы мы делали домашние задание. Мы с Тэдом любили Лена и Эде. Я до сих думаю о них, как о своих вторых родителях.

Осенью тренер Фаулер вновь включил меня в заявку. Проблема была лишь в том, что мне не разрешали играть. Меня давали покататься и повозиться с шайбой на тренировках, но ни о каком контакте и речи идти не могло. Я смотрел за играми со скамейки и болел за своих партнёров, но внутри я тихо умирал.

Кстати, самый кайф был в том, что пусть даже я всегда был лучшим бомбардиром в команде и частенько признавался лучшим игроком встречи, наша команда и без меня играла весьма прилично. У нас был потрясающий тренерский штаб и много классных игроков. Такое ощущение, что мы все сплотились и понимали, что для победы стараться должны все без исключения. Это прекрасно иллюстрирует характер каждого игрока в этой команде. Они ведь могли просто опустить руки и найти себе оправдание – а оно у них было отличным – но вместо этого они собрались и добились результата.

Прошёл год после того несчастного случая. В финальном матче на звание чемпиона Манитобы в классе Б в Расселл приехала команда из Роблина – это небольшой городок на севере, минутах в 40 от нас. Я позвонил доктору Робертсону, умоляя его разрешить мне играть. Я знал, что локтевой нерв ещё не сросся окончательно, ведь я по-прежнему не чувствовал свой указательный и средний палец. То есть, я мог их согнуть и повертеть их в разные стороны, но они были мертвы. Чтобы похвастаться перед друзьями, я держал их над открытым огнём. Так срастётся ли нерв окончательно? Или он уже достиг своего предела и дальше расти уже не будет? Доктор Робертсон сказал, что он посовещается с коллегами и перезвонит мне.

В ночь перед игрой я не мог сомкнуть глаз. Друзья мне рассказывали, что они не могли уснуть в сочельник, гадая, подарит ли им Санта Клаус то, о чём они его просили, или нет? Теперь мне стало понятно, что они имели ввиду.

Утром перед матчем зазвонил телефон, и я стремглав бросился к нему по линолеуму босиком. Я знал, что это был доктор Робертсон, потому что больше нам никто никогда не звонил. «Теорен, - начал он. – Я знаю, что у тебя был тяжёлый год, и тебе было тяжело мотаться в Виннипег каждый месяц». После этого он откашлялся. «Думаю, твоя рука уже восстановилась и тебе можно играть». Более счастливым человеком я был лишь однажды в своей жизни – в конце третьего периода шестой игры в серии с «Монреалем» в 1989-м году, но об этом чуть позже.

Как я уже рассказывал, у меня было два младших брата – Тэдди и Трэвис. Они также серьёзно относились к хоккею, как и я. Во время этого разговора с доктором Робертсоном Тэдди стоял рядом со мной и следил за реакцией на моём лице. И как только я выпалил «да!», он стал прыгать по комнате и кричать: «Он снова может играть! Ему разрешили играть! Теорен снова будет играть в хоккей!».

Перед

этой игрой в раздевалке у меня появился ритуал, который остался со мной до конца карьеры – сначала я надевал левый щиток на голень, потом правый, потом левый конёк, затем правый конёк. Я всегда надевал всё слева направо и был первым игроком в команде, который выходил на лёд после вратаря. После всего этого я опускался на одно колено, загребал рукой немного ледовой стружки и крестился. Всё это для того, чтобы не получить травму.

Каждый встал на свою позицию, и арбитр произвёл вбрасывание. Я завладел шайбой сразу после вбрасывания, а через восемь секунд послал её в сетку. Этот гол определил мою дальнейшую судьбу. Среди зрителей был Томми Томпсон. Сейчас он работает помощником генерального менеджера и директора по работе с игроками в «Миннесоте» (он уволен после окончания сезона 2009-10, прим. АО), а тогда он был генеральным менеджером «Виннипег Уорриорс». Грэхем Джеймс считался его приятелем.

Грэхем начал мне названивать: «Как дела? Чем занимаешься? Мы тут летом в штаты собираемся рвануть, на бейсбол сходить. Спроси у своих родителей, как они относятся к тому, чтобы ты поехал с нами?». Мечта стала былью – команда WHL не просто хотела видеть меня в своём составе, но я им ещё и нравился.

Мои родители положительно отреагировали на то, что я поеду на каникулы в США со скаутом. Их реакция была из серии «где надо поставить подпись?» Грэхем заехал за мной в Расселл, и мы поехали в Северную Дакоту. По дороге мы заехали ещё за парой молодых игроков в Виннипег. Он забронировал нам номер в мотеле «Супер 8» - там был бассейн и джакузи. В такой роскоши я ещё никогда не жил.

У нас в комнате было две двухместные кровати. Джеймс сказал этим двум ребятам, чтобы они спали на той, что располагалась слева от двери, а нам с ним достанется та, что была справа у окна. Я проснулся часа в два ночи – кто-то гладил рукой мою задницу. «Что ещё за нахрен?» - подумал я. Я лежал лицом к стене и далеко от Грэхема и замер в недоумении. Он спал что ли? Наверное, да. Я вспотел и стал думать, как бы мне так отодвинуться от него, при этом не рабудив его. Я боялся, что он рассердится. Сейчас мне даже больно думать, насколько я был невинен.

Больше этой ночью ничего не произошло. Утром на этот счёт никто ничего не сказал. Но следующей ночью я закутался в верхнюю простыню, словно мумия. Таким образом, если бы ему вдруг опять что-то приснилось, и он бы случайно потянулся ко мне, то никак бы не смог дотронуться до моего тела.

В Расселл я вернулся усталым и встревоженным. Джеймс предпринял ещё несколько попыток, но трюк с простынёй сработал – он так ни докуда и не добрался. Проблема заключалась в том, что после второй или третьей его попытки я уже не мог уснуть. Я лежал с открытыми глазами и смотрел на лучи уличных фонарей, которые проникали в номер через щель между шторами и подоконником, в то время как в моих ушах стучала тишина.

К началу следующего лета я убедил себя в том, что всё это было одним большим недоразумением. Джеймс звонил мне в течение целого года, продолжая обещать, что "Уорриорс" выберут меня на драфте, но уточнил, что мне было бы желательно поиграть один сезон в юниорской команде категории I в Виннипеге, которая называлась "Сейнт-Джеймс Майнор Миджет Кэнэдиенс". В то же время я смогу тренироваться с "Уорриорс". Он не хотел, чтобы я боролся на вбрасываниях против игроков, которые были тяжелее меня на килограмм на 40 и выше на голову. Мои габариты тогда были 157см и 52кг.Через год, когда я был в девятом классе, "Уорриорс" выбрали меня во втором раунде. Грэхем тогда был уже главным тренером. Это была своеобразная сделка. Если бы я мог отказаться от неё сегодня, я бы, не раздумывая, так и поступил. Потому что в обмен на неё я отдал свою душу.