Игра с огнем

Уэдсли Оливия

Идя рядом по снегу, она не переставала плакать. Слезы заливали ее лицо. Желая скрыть их, она кашлянула. Макс посмотрел на нее, остановился и стал нежно вытирать ей глаза. Его лицо оставалось суровым, но взгляд сверкал и был полон любви и печали.

В отеле, лучшем в этом городе, — как объяснил Макс, — было, к счастью, тепло. Естественно, как ребенок, Сента сказала:

— Я так голодна.

Макс улыбнулся, проводил ее в комнату, а затем побежал вниз заказать еду.

Сента подумала: «Макс не страшный, он только другой, такой чужой, и английский

язык его так странен, почти непонятен».

К завтраку, являющемуся в этом отеле обедом, подали три мясных блюда.

Макс сказал:

— Фернанда шлет вам свой сердечный привет.

— Как она поживает?

— Хорошо, но вы, вероятно, найдете ее изменившейся.

Разговор не вязался, трудно было найти общие темы. Сента сказала что-то о количестве мяса и масла. Макса удивило, что в Англии все еще существует карточная система. Разговор вновь оборвался, так как всякий раз они наталкивались на то, о чем невозможно было говорить. Когда пили кофе, наступили ранние сумерки.

Единственный зал гостиницы был наполнен купцами и деловыми людьми; все они курили крепкий табак, воздух был тяжелый. Будучи завсегдатаями этого ресторана, присутствующие вели себя непринужденно, громко смеялись, разговаривали, шутили. Один из них каждые несколько минут вставал, бросал монету в автоматическое пианино и с увлечением насвистывал в такт музыке.

Сента с отчаянием думала: «Неужели придется опять гулять, чтобы поговорить». Макс сказал:

— Я познакомился с местным пастором — он очень милый человек. Когда я рассказал ему о цели моего приезда сюда, он любезно предложил воспользоваться его гостиной, чтобы мы с вами могли спокойно поговорить. Наше знакомство произошло, собственно говоря, потому, что он заступился за меня вчера, когда у меня были неприятности.

Его разговор по-английски становился все более плавным.

— Слишком холодно для прогулки, — заметил Макс, когда они шли в пасторат. В квартире пастора чувствовался характерный для голландских домов запах тушеной капусты, всюду преследовавший Сенту. Приятно было войти в гостиную — уютную комнату с мягкими креслами и жарко натопленной печью. Симпатичный пастор понравился Сенте, только, вероятно, благодаря чуждому ей голландскому языку, он казался несколько смешным. Макс прекрасно говорил по-голландски. С душевной болью и иронией Сента думала: «Неужели здесь мы обменяемся поцелуем и постараемся вновь обрести друг друга? А ведь когда-то хижина лесного сторожа казалась бы мне раем».

— Теперь мы можем поговорить, — сказал Макс и предложил ей папиросу, вынув незнакомый простой портсигар.

— Где ваш прежний портсигар? — спросила Сента.

— Кто его знает, — ответил он улыбнувшись.

Устроившись в уютных креслах, Макс предложил:

— Никакие слова не могут выразить то чувство благодарности, которое я испытываю к вам, Сента, пожелавшей приехать ко мне. Когда в течение нескольких минут после получения вашего письма я ответил на него и бросил в почтовый ящик, то говорил себе: «Ты неправильно

поступаешь, у тебя нет никакого права просить Сенту приехать повидаться». Теперь я очень беден, у меня ничего нет; быть может, когда-нибудь мне вернут часть моего богатства — я не знаю. Когда я просил вас быть моей женой, я мог дать вам очень многое, сейчас — почти ничего.

Сента ответила ему:

— Деньги никогда не имели для меня значения. В те времена из нас двух я была бедна, но вы никогда не придавали этому значения.

Макс прошептал:

— Любовь любит давать, — и затем громким голосом продолжал. — Побудем несколько дней вместе, тогда я попрошу вас дать мне ответ. Согласны ли вы? Легче ли будет вам прийти к какому-нибудь решению, побыв со мной некоторое время?

— Вы правы, давайте попробуем, — мягко ответила Сента.

При этих словах его лицо осветилось нежной улыбкой, а в голосе зазвучали прежние нотки:

— Маленькая моя, если бы вы только знали… ведь впервые за много лет, за все эти годы я отдыхаю. А годы были тяжелые…

— О, Макс, Макс! — с плачем воскликнула Сента и хотела обнять его, но не решилась.

Он продолжал говорить:

— Не захотели бы вы поехать в Рильт — отсюда не очень далеко. Там только Фернанда, при ней старый Генрих и больше нет никого. Может быть, там…

— Да, поедемте в Рильт, — ответила Сента, подумав при этом, что в Рильте не придется сталкиваться с грубой повседневностью и реальными мелочами в виде чужих гостиных и прокуренных ресторанов. Там легче будет говорить, и красота природы и дивных мест поможет им вернуться к прежним чувствам и мыслям.

— Если мы завтра утром выедем, то приедем в Рильт вечером. Днем у нас будет остановка в Гамбурге.

— Поедем сегодня вечером, если можно, — сказала Сента.

Макс испытывающе посмотрел на нее.

— Сента, вы в пути три дня и, наверное, устали, может быть… — он не мог найти подходящих английских слов, и Сента прервала его:

— Макс, говорите по-немецки, я еще не забыла его.

Он покраснел от удовольствия.

— Вы говорите это просто из вежливости. Я не знал, захотите ли вы говорить на этом языке.

Заговорив на своем родном немецком языке, он с каждой минутой становился все более и более непринужденным.

— Если я найду отдельное купе в поезде, уходящем через полчаса, поедете ли вы, дарлинг? Немыслимо оставаться здесь в этом городе, таком унылом и пропитанном запахом капусты.

Сента согласилась.

В поезде они пообедали; шутили, смеялись. Макс сел на тот же диван, на котором сидела Сента и сказал:

— Прислонитесь ко мне, положите голову на мое плечо и постарайтесь уснуть. У вас под глазами такие глубокие тени.

Закрыв глаза, Сента вспоминала прежние их поездки шесть лет тому назад, когда он тоже, бывало, так говорил и она, послушно закрыв глаза, отвечала:

«Как чудно спать, тесно прижавшись к вам, я не усну, так как ничего не может быть прекраснее, чем чувствовать вас вблизи себя».