Игра слов
Шрифт:
– Пожалуй, самым азартным игроком был все-таки именно Пушкин. Перечитай его «Пиковую даму». Она полностью посвящена игре как жизни и жизни как игре.
Кристина бросила на меня удивленный взгляд: я с бессмысленным видом вертел телефон возле уха, молчал, но не отключался, а в трубке был отчетливо слышан голос с той особенной интонацией разговора, когда твой собеседник не нуждается в твоем ответе.
– Представляешь, великий Франсуа Вийон завещал приятелю шулерские кости, залитые изнутри свинцом.
Я почувствовал себя подростком, которого растлевают, хотя он уже согласен.
На ее губе осталась капелька
До этого губы Кристины всегда были напряженными. Когда я впервые прикоснулся к ним, это было напряжение отказа.
– Мы когда-нибудь поцелуемся?
– Может быть…
– Ты всегда говоришь «нет»?
Затем в наших поцелуях появилось напряжение ее вопроса «все ли правильно делаю?» Иногда между нашими губами проскакивала электрическая искорка, не больно жаля нас, и Кристина почти перед каждым поцелуем стала проводить пальцами по моим губам, словно заземляя наши и без того слишком земные отношения. И только сегодня ее губы расслабились, возможно, впервые впуская меня в свою жизнь.
Мы съезжаем с трассы на узенькую дорожку, потому поворачиваем налево, потом еще раз налево… Асфальтовые дороги-сосуды становятся грунтовыми дорожками-капиллярами. Колеса хлюпают по лужам, предательски проскальзывают, но продолжают катиться куда-то в лесную глушь. Хочется выключить цивилизацию как выключают телевизор. Хочется заблудиться, но как же это тяжело сделать, когда этого хочешь… Вдруг стало почти темно. Свет облачного цвета с трудом пробивается сквозь ветви елей и сосен. Я выключаю двигатель, и становится очень тихо, только что-то мурлыкает радио как часть этой тишины. Кресла откинуты назад… Одежда не имеет значения…
Я поцеловал ее куда-то возле виска. Она слепым котенком ткнулась мне куда-то в шею. Я стал целовать ее волосы, глаза, уши, шарф, куртку, снова глаза и волосы… Кристина впервые не обращает внимания на мои поцелуи, и сама пытается прикоснуться губами ко всему, что имеет ко мне хоть какое-то отношение… Я целую ее дыхание. Она целует мой поцелуй… Заросли поцелуев… Я все равно поцелую тебя больше раз, чем ты меня! Мои поцелуи все равно страстнее и нежнее! Ну, пожалуйста, поцелуй меня так, чтобы я понял свою неправоту, а потом снова бросился бы доказывать свое превосходство! Кажется, только сегодня я начинаю понимать самоценность поцелуя. Впервые в моей жизни поцелуй не прелюдия к сексу, а сам секс.
– Ты целуешь меня с серьезными намерениями? – с тенью беспокойства шепчет Кристина.
– Ну не для удовольствия же…
…В боковое стекло со стороны Кристины неожиданно постучали. Чье-то лицо уставилось на нас, исчезло, и почти сразу показалось снова, но я не уверен, что это было одно и то же лицо. Я поднял голову, и увидел, что мимо машины идут люди. Много людей, человек двадцать, с большими сумками и с детьми, которых они держали за руку и которых в вечерней полумгле было сложно отличить от сумок. Скорее всего, мы заехали на дорожку, которая ведет от железнодорожной платформы к поселку, и не просто заехали, а почти полностью ее перегородили. Люди недовольно боками терлись и стукались сумками об машину. Кто-то ругался, кто-то посмеивался…Кристина даже не пошевелилась. С неприкрытой грудью она лежала на кресле, разбросав руки, волосы, свой аромат, все, что от нее осталось… Мне даже в голову не пришло набросить
Я не спорю с ним сейчас…
Хотя, конечно же, спорю.
И самое паршивое, что, судя по всему, буду продолжать спорить с ним, пока кто-то из нас не признает свою неправоту.
– Поехали! Я даже знаю куда!
Я включил двигатель, рванул с места, проехал метров десять, но «Селика» вдруг резка ушла вправо, я дернул руль влево, но машину по-прежнему тянуло в другую сторону и будто засасывало в глубины леса. Я остановился и вышел из машины. Рубашка на мне была застегнута, кажется, лишь на одну пуговицу. Капли дождя, как стакан холодной воды после пьянки, стали приводить меня в чувство. Правое переднее колесо предательски повисло над кюветом. Машина по-свински брюхом прижалась к раскисшей весенней грязи.
Я набросал веток под колеса. Попробовал, осторожно газуя, все-таки выкатить машину на дорогу, но одно из двух передних ведущих колесо цеплялось только за воздух, и потому мы лишь плавно раскачивались практически на одном месте. В какой-то момент мне не хватило терпения, я ударил ногой по акселератору, «Селика» взревела, и я почувствовал, что в результате она лишь еще больше зарылась в раскисшую почву.
– Мы застряли! – сказал я Кристине. – Тебе надо выйти.
– Не могу, – с капризинкой в голосе пролепетала Кристина. – Не могу и не хочу! Давай останемся здесь… Просто включи музыку погромче, и давай жить в этой машине…
– Ты не поняла: мы действительно не можем двинуться с места, – сказал я, обошел машину и открыл дверь со стороны Кристины.
Хлесткий порыв ветра дал ей пощечину. Кристина стала торопливо натягивать на себя одежду. Я чмокнул ее в макушку и приподнял с кресла, чтобы по-рыцарски на руках отнести ее куда-нибудь, где ветер и дождь не тиранили бы ее сильно, пока я вытаскиваю машину. Сначала она ударилась головой о крышу машины, но, пожалуй, все-таки не настолько сильно, чтобы в отместку тыкать меня локтем в живот.
– Я же не специально! – выдохнул я, но тут моя нога предательски поехала по мокрой земле вглубь кювета, а за своей ногой туда же поскользил я, и потом Кристина, и затем сверху еще чей-то пронзительный визг.
– Хорошо, что здесь не глубоко, – произнес я, убедившись, что наши кости целы.
Кристина сидела на самом дне кювета и брезгливо пыталась сбросить с пальцев сталактитами прилипшую землю, но ей этого не удавалось.
– За грязевыми ваннами не обязательно ехать к Мертвому морю, – улыбнулся я. Это маленькое приключение забавляло меня все сильнее.
– Ты испачкал мою любимую куртку, – по-детсадовски ворчала Кристина, смешно отплевываясь от намокшей пряди собственных волос, которая назойливой змейкой лезла ей в рот.
Я выбрался из кювета и стал раскачивать и толкать «Селику» в надежде выкатить ее на колею. Машина терлась днищем по земле, и мне даже в какой-то момент показалось, что я сдвинул ее дальше, чем сто лошадиных сил двигателя, скорее всего, так оно и было, но какое это имело значение, если «Селика» по-прежнему тремя колесами окопалась, как пехота, а четвертым парила над почти пропастью.