Игра в чертогах смерти
Шрифт:
– Что с ней? – спросил эльф.
– Падающая на плечи истина всегда тяжела, и горек, отвратителен вкус ее на языке, – ответила гибберлингка, пытаясь устоять на подламывающихся ногах. – Видишь ли ты? – она рассмеялась, и настолько жутким был этот хохот, что у Головешки, несмотря на жару, холодок побежал вдоль позвоночника. – А я вижу… то, что ждет нас впереди – смерть. Только смерть это не та, с которой рано или поздно столкнется любой из нас… она иная… Помогайте!
И Ульфа распрямилась, вскинула трясущуюся голову.
– Так что ты предлагаешь? Отступить?
Что, все путешествие было зря, его обманули, и придется возвратиться в Сиверию точно таким же, каким он уехал оттуда… с этими жуткими ожогами на теле и голове, без крыльев… вернуться уродливым, чтобы снова вести доводящую до безумия жизнь отшельника?
– Это невозможно, – гибберлингка покачала головой. – Нить бежит только вперед. Даже если попытаемся свернуть, то обстоятельства не дадут нам этого сделать. Водоворот.
– Тогда и болтать нечего, – вмешался Велигор, – подпояшем чресла верой, и вперед. Еще не поздно обратиться к истине, друзья мои, и я готов помочь вам, чем смогу…
Головешка молча повернулся и зашагал вперед по тропе.
Примерно через километр они увидели край болота, зеленую стену джунглей.
– Мы пришли, – сказала Ульфа.
Налетевший ветер заколыхал кроны, и между вершинами деревьев обнаружилось нечто остроконечное, направленное в небо. Головешке сначала показалось, что ждущая их впереди пирамида очень велика, но затем стало ясно, что он ошибся, что она не больше того же храма Тенсеса на Тенебре.
Высилось строение посреди большой поляны вообще без травы, зато с почвой насыщенного черного цвета. На гладких стенах цвета спекшейся крови не было видно швов, отверстий или выпуклостей, грани казались безупречно острыми.
И еще имелось заклинание, словно кокон окутывавшее пирамиду, живое, двигающееся, дышащее.
– А я думал, что только джуны в этих местах строили, – почти с детским разочарованием проговорил Велигор. – Что, вход с другой стороны или стену проломим?
Головешка понимал, что до стены еще надо добраться, что вот эти чары, выглядящие как безобидная серая хмарь, не пустят к пирамиде чужаков, нет, не убьют и не покалечат, просто не пустят. Догадывался, что ставили их крайне серьезные маги, и что убрать эту преграду будет очень нелегко.
Вот только говорить ничего не стал. Зачем?
– Может быть, и с другой, – сказала Ульфа. – Пойдем, посмотрим.
И они двинулись в обход пирамиды, стараясь не вступать на черную, словно измазанную сажей землю.
То, что рядом кто-то есть, Головешка почувствовал ровно в тот момент, когда они увидели вход – высокий и узкий, больше похожий на щель, охраняемый двумя тощими изваяниями. Уловил следы чужого заклинания, куда менее мощного, чем то, что охраняло пирамиду, но выполненного с несомненным искусством.
Увидел, как вдали колыхнулась ветка, рядом с ней дрогнула еще одна.
– К оружию! – рявкнул эльф, приводя в действие защитные чары.
И очень вовремя, поскольку в них уже летели стрелы.
Глава 10
Они
Чего только он ни делал – посылал на чужое заклинание целую орду своих, выглядевших как стая безголовых призрачных птиц; воздвигал около пирамиды столбы из темного дыма, похожие на колонны и на вид твердые, словно камень; покрывал черную землю сложными рисунками и надписями из десятков магических знаков; даже приносил в жертву лягушек, пойманных на ближнем болоте.
Серый вихрь трясся, словно припадочный, становился плотнее, бледнел, но исчезать не спешил.
На третий день восставший сказал, что он должен подумать, уселся на землю со скрещенными ногами, закрыл глаза, и провел в таком положении почти сутки, не реагируя на толчки и окрики.
Орки тосковали без дела, и выдумывали его себе сами – Мосол пел, хотя ему приходилось делать это вполголоса, чтобы не привлечь к лагерю незваных гостей; Кость пропадала на охоте, а когда возвращалась, начинала всячески издеваться над мужем; порой они дрались, и всякий раз драка заканчивалась страстным примирением в кустах, от которого тряслись ветки и летели наземь листья.
Расин наблюдал за всем этим, точил ножи и ждал.
Терпение он воспитал в себе еще в те годы, когда только учился сражаться – солдату куда больше приходится торчать на одном месте или шагать километр за километром, чем махать оружием, а и то и другое вряд ли назовешь таким уж веселым занятием.
Эрэм не соизволил выйти из транса, и когда на лагерь обрушился больше похожий на водопад ливень. Небеса изрыгнули тысячи холодных секущих кожу струй, и мир стал напоминать внутренности огромного искусственного резервуара из стекла, которые, если верить байкам, стоят в резиденциях богатейших эльфийских домов – сплошь вода и полощущиеся в ней плети зелени, не хватает разве что рыб.
И только когда дождь закончился, так же резко, как и начался, восставший соблаговолил открыть глаза.
– О, смотри-ка, он еще двигается, хоть и дохлый, – ехидно заметила Кость, без особого успеха пытавшаяся отжать волосы. – Хоть убей, мы уж начали бояться, что вот-вот запахнешь, и лопаты наточили, и место выбрали, красивое, с цветочками неподалеку.
– Плоть моя не подвержена тлению, – сообщил Эрэм, не обращая внимания на гогот Мосла.
– Это хорошо, – сказал Расин, вынимая из ножен один из метательных клинков: после воды нужно будет протереть лезвие, заново смазать, да еще проверить рукоятку. – Какие успехи?
– Увы, но я не узнал ничего нового, – восставший поднялся, надрывно заскрипели суставы. – Ничего нового относительно заклинания, что перекрывает вход в пирамиду, зато… у нас будут гости.
Мосол вытаращил глаза:
– Ты чего, провидцем заделался? Тогда срочно обрастай белой шерстью.
– И уменьшайся в росте, – добавила Кость. – Хоть убей, из тебя выйдут три этих…
– Что за гости? – перебил Расин, и орчиха, поймав его недовольный взгляд, осеклась.
Хадаганец еще вчера во время охоты наткнулся на чужие следы.