Игра в Джарт
Шрифт:
Нет, совсем не хотел.
Он снова окинул взглядом тех, что пришли за ним.
Встали кругом, дурачье. Без драки не вырваться, придется бить, убивать. Без криков, без крови не обойдется.
Повесил голову Кочевник, пригорюнился. Не хотел он пугать лунную деву, портить этот прекрасный, тихий вечер, нет, совсем не хотел.
Да, видно, ничего не поделаешь.
Бербезиль, усмехнувшись, занес руку, медленно, наслаждаясь предвкушением легкой расправы, но его тяжелый кулак провалился в пустоту. Кочевник ускользнул, словно
– Э? – взревел тот, – Ты чего? – и врезал ему в ответ.
– Да не меня, крысеныша этого желтопузого вали!
Кочевник упал на землю, перекатился, дернул одного за щиколотки, другого подсек под колени.
Вот как я сделаю, – подумал, – Уложу их быстро, без крови. Не успеет она испугаться. Внезапный порыв ветра накинул на луну рваное облако, и тотчас мрачные жадные тени окружили городских подонков, словно сама тьма торопилась поглотить их.
Так-то и еще лучше, подумал Кочевник.
Со стороны, верно, казалось, что заморыша избивает ногами пьяная свора.
Сверху, с самого неба, донесся вдруг воинственный клекот, и шелест – во тьме показалось, что тысячи крыл.
Птица, – подумал Кочевник, поднимая голову, – Вот дура. Говорил же…
Но это была не Птица.
Мелькнули длинные шелковые рукава. Причудливая, о двух выступах, деревянная подошва сандалии врезалась в лицо пузатого здоровяка. На белый двупалый носочек брызнула кровь.
Другой ногой девица – лунная дева! – лягнула в грудь рябого, оттолкнулась, локтем, сверху, ударила в незащищенную доспехом шею еще одного. Скрестив руки, отразила неуклюжий чей-то удар, и ловко приземлилась, упираясь в землю пальцами правой руки, и далеко отведя левую.
Очень красивой она была. Совсем не боялась. Кочевник восхищенно вздохнул, засмотрелся на нее, загляделся, глаз не мог от нее отвести.
– Ах, ты… – ошалело пролаял Бербезиль, и потянул из ножен широкий длинный нож.
Кочевник опомнился, поднырнул под лезвие, ударил рябого в правый бок, и снизу – в подбородок. Бербезиль, хоть и был в два раза тяжелее, закинулся назад, и стал падать, как трухлявое дерево. Кочевник уложил еще двоих, почти брезгливо – что за увальни, неумехи! – и резко обернулся, услышав позади тонкий, словно птичий, полный отчаяния, вскрик.
Лунная дева, поднявшись на цыпочки, удерживала за кадык последнего оставшегося на ногах.
– Дзэттай ни… юрррррусссссанай! – шипела она как змея, рычала, как дикий зверь, и глаза ее во тьме гневно сверкали.
Один рукав чудесного ее одеяния, скомканный, валялся на земле. Видно, тот бедолага, промахнувшись, отсек его в драке ножом.
– Не надо, – тихо сказал Кочевник. Слов он не понимал. Но и так все было ясно, – Пусть бежит.
Удивленно взглянула на него лунная дева, но ослабила хватку, и тонкие белые пальцы разжались. Незадачливый головорез, кашляя
Дева встала перед Кочевником. Маленькая – даже по сравнению с ним. Очень маленькая она была и очень красивая! Спросила:
– Цел?
Кочевник неловко поклонился:
– В этом не было нужды, дивная госпожа моя, – невесть зачем подражая учтивому Трактирщику, сказал он, – Но спасибо. Я цел.
В сиянии ее глаз можно табун охранять, в сиянии глаз ее можно узор вышивать, – так он подумал, и лишь мгновение спустя сообразил – это просто луна показалась снова меж облаками.
– Могу я спросить, дивная госпожа моя, – с затаенной надеждой проговорил Кочевник, – умеешь ли ты обращаться в бобра?
– В бобра?! – голос у нее был высокий, чистый, как звон серебряных колокольчиков, как песня стального клинка. Она прикрылась уцелевшим рукавом, едва сдерживая смех, – Да почему же, скажи на милость, в бобра? Чем тебя привлекают грубые эти создания?
Кочевник покраснел, отвел глаза от девицы, не зная, куда девать себя со стыда.
Конечно, она не умеет обращаться в бобра. Да и зачем бы такой красавице это делать? Ладно бы еще в журавля, или в лебедь, что дивной, чистой белизной своей поражает взоры. Но в бобра?!
Глупо было и спрашивать.
Однако на мгновение Кочевнику показалось, что сердце его дрогнуло, как тонкая веточка в руках лозоходца, безошибочно указывая на эту девицу, как на суженую ему.
Прежде никогда подобного не случалось, а ведь он объездил весь свет (хоть и не своею волею), жен и девиц повидал без числа, и всегда уверен был, что ему подойдет любая, лишь бы ладная да веселая.
Но ни разу еще сердце его не рвалось так, не билось, будто заяц в силке. Он, пожалуй, ни разу доселе и не думал о своем сердце, и не вспоминал, что сердце есть у него.
Сам не свой от смущения, Кочевник потупился, и натолкнулся взглядом на отрезанный рукав алого шелка, чуть поблескивавший в лунном свете, как сброшенная змеиная кожа.
Поднял, отряхнул, бережно разгладил. Покосившись на девицу, спросил:
– Можно, я возьму это?
Дева кивнула. Все-таки рассмеялась.
Тогда он поднял голову и призвал Хан-Гароди.
– Здесь я, – проворчала Птица. Она сидела, нахохлившись, на полуразрушенной каменной оградке, окружавшей бумажный дом. Вытянула шею, встряхнулась, с упреком сказала, – Вот дались же тебе эти бобры, в самом деле. Если подумать, так лисы куда милее.
– Лисы?
Птица кивнула.
– Пророчества, знаешь ли, всегда туманны. Сам суди: то германский змий вдруг воспрянет, а красный дракон будет чахнуть на краю болота. То водный волк кого-нибудь возвеличит в сопровождении африканских лесов (и как это вообще, скажи на милость, понимать – в сопровождении лесов? в каком таком сопровождении?), а то еще чего-то там вепрь из Корнубии. Право, и с ума сойдешь с этими пророчествами, а ведь бывают же еще и ошибки! Ты сам-то уверен, что речь шла именно о бобре? Точно уверен?