Игра в имитацию
Шрифт:
В числе людей, ценивших такой подход, был Дональд Мичи, которому, как классицисту, мысли и идеи Алана импонировали, как свежие и новые. Он очень подружился с Тьюрингом, и в 1943 г. они по пятничным вечерам стали встречаться в пабе в Стоуни-Стратфорде, чуть к северу от Блетчли-парка, чтобы поиграть в шахматы и поговорить или — что чаще предпочитал Дональд — послушать. Игра профессора в шахматы всегда была в Блетчли предметом шуток, все чаще сводившихся к пристрастному сравнению с приезжавшими шахматистами. Гарри Голомбек пожертвовал ему королеву и все равно выиграл; а когда ему сдался Алан, профессор перевернул шахматную доску и добился победы из положения почти безнадежного. Он посетовал, что Алан понятия не имел, как заставить части работать вместе, и слишком много раздумывал над своими действиями, чтобы играть свободно (что, может быть, проявлялось и в его социальном поведении). По выражению Джека Гуда, Алан был слишком продуманным, чтобы воспринимать, как очевидные и прозрачные, ходы, которые другие могли делать, не думая. Он всегда все обдумывал с самого начала. Был один замечательный случай, когда Алан вышел в ночную смену (это произошло в конце 1941 г.), а рано утром
Эти встречи давали Алану возможность развивать свои идеи об ЭВМ для игры в шахматы, обозначенные в его беседе с Джеком Гудом в 1941 г. Они с профессором часто разговаривали о механизации мыслительных процессов, привлекая теории вероятности и совокупности доказательств, с которыми Дональд Мичи был к тому времени уже знаком.
Разработка машин для автоматизированного криптоанализа, естественно, подталкивала к обсуждению математических задач, которые можно было решать с помощью механических устройств. (Напр., поиск больших простых чисел был главной темой, всплывавшей в беседах за ланчами — к вящему изумлению Флауэрса, инженера-электронщика, который не видел в том никакой пользы). Но Алан частенько переводил разговор в другое русло. Он не проявлял большого интереса к созданию машин, призванных решать ту или иную сложную задачу. Он теперь был увлечен идеей создания машины, способной к обучению. Эта идея развивала выдвинутое им в статье «О вычислимых числах» предположение о том, что состояния машины подобны «состояниям ума». Если бы это было так, если бы машина могла симулировать мозг таким образом, как он обсуждал это с Клодом Шенноном, то она обладала бы и присущей мозгу способностью к обучению новым навыкам. Алан упорно отвергал возражения, будто машина, при всем своем совершенстве, могла решать только те задачи, которые ей точно и недвусмысленно задавал человек. В подобных дискуссиях в свободное от работы время они посвящали довольно много времени вопросу, что именно следовало понимать под «обучением».
Характер обсуждений определяла материалистическое воззрение о том, что никакого автономного «ума» или «души», использовавшей механизм мозга, не существовало. (Похоже, Алан укрепился в своей атеистической позиции, и в разговоре теперь более непринужденно прибегал к шуткам, направленным против Бога и против Церкви, нежели до войны). Избегая философских дискуссий о том, что подразумевалось под понятиями «ум», «мышление» или «свободная воля», Алан апеллировал к идее оценки умственных способностей машины путем простого сравнения ее производительности с таковой человека. Это избирательное предпочтение Аланом операционального определения «мышления» было сродни настойчивому применению Эйнштейном операциональных определений времени и пространства, к которым он прибегал в стремлении освободить свою теорию от априорных предположений. В этом не было ничего нового — совершенно стандартный рационалистический подход. В 1933 г. Алан видел его на сцене — в пьесе «Назад к Мафусаилу» Бернард Шоу изобразил ученого будущего, создающего искусственный «автомат», способный отображать или, по крайней мере, имитировать ход мыслей и эмоции людей двадцатого века. Шоу показал «человека науки» не способным провести четкую черту между «автоматом и живым организмом». Не то, чтобы это было новацией, но Шоу попытался доказать, что такое представление уже стало атавизмом Викторианской эпохи. Рационалистический взгляд на вещи отличает и другую его книгу «Чудеса природы». В одной из ее глав, озаглавленной «Как думают некоторые животные», мышление, интеллект и обучаемость трактовались, как различающиеся по своей степени: как различаются одноклеточные организмы и люди. Так что Алан не «открывал Америки», когда рассуждал с позиции принципа имитации: если оказывается, что машина делает что-то так же хорошо, как человек, значит, она действительно делает это так же хорошо, как человек. Но это придавало остроты и конструктивности их дискуссиям.
Между тем Дональд Мичи был выведен из отдела Testery, а Джек Гуд из 8-й хижины — для проведения под началом Ньюмана чрезвычайно занимательного анализа криптосистемы «Рыбы». Дональд Мичи продолжил работать над усовершенствованием метода взлома Тьюринга (в шутку прозванного «Тьюрингисмус») и неофициально информировал Алана об успехах. Прогресс был налицо, о чем свидетельствовал тот факт, что уже в начале 1943 г. энная часть сигналов «Рыбы» считывались регулярно и с совсем небольшим отставанием. Теория статистики Тьюринга, с ее формализацией «вероятности» и «совокупности доказательств», а также с ее идеей «последовательного анализа», также играла существенную роль в изучении работы «Рыбы»; здесь она пригодилась больше, чем при изучении принципов «Энигмы». Но весной 1943 г. начали приносить свои плоды идеи Ньюмана насчет механизации. Новые разработки с применением электронных технологий, ключевые шаги в которых были сделаны, когда Алан находился в Америке, являлись очень важными и сами по себе.
Инженеры Министерства почт смогли установить в хижине F, где работал Ньюман со своими двумя помощниками, первую электронную счетную машину где-то в апреле 1943 г. Эта машина и сменившие ее модели назывались «Робинзонами». «Робинзоны» помогли инженерам справиться с рядом проблем, связанных с очень быстрым проходом бумажной ленты через электронный счетчик. Однако у них все же еще имелось множество недостатков. «Робинзоны» были склонны к возгоранию, бумажные ленты часто рвались, и подсчеты
Впрочем, еще до того, как первый «Робинзон» был готов, Флауэрс выдвинул одно революционное предложение; оно и решило проблему синхронизации лент, и нивелировало трудоемкий процесс обеспечения машины свежими лентами. Идея состояла в том, чтобы хранить меандры «Рыбы» внутри, и при том в электронной форме. Если бы это удалось сделать, то потребовалось бы всего одна лента. Но трудность крылась в том, что такое внутренне хранение требовало более широкого использования электронных ламп. И это предложение восприняли с глубокой подозрительностью выдающиеся эксперты, Кин и Винн-Вильямс. Однако Ньюман понял и поддержал инициативу Флауэрса.
По любым обычным меркам, этот проект являл собой не подкрепленную опытными изысканиями попытку нащупать луч света в темном царстве технологий. Но они работали не в обычное время, а в условиях 1943 г. И дальше произошло то, что было немыслимо даже еще два года назад. Флауэрс просто сказал Рэдли, руководителю лаборатории Министерства почт, что проект необходим для работы Блетчли-парка. Получивший от Черчилля четкие инструкции обеспечивать первоочередность решению насущных потребностей Блетчли, без всяких вопросов и проволочек, Рэдли не смог отказать ему, хотя на разработку требовалась половина ресурсов его лаборатории. Создание машины, задуманной Флауэрсом, началось в феврале 1943 г. И по прошествии одиннадцати месяцев денной и нощной работы она была закончена. Никому, кроме Флауэрса, Бродхарста и Чендлера, вместе проектировавших машину, не разрешалось лицезреть все ее части, а тем более знать, для чего она предназначалась. Не было чертежей многих частей машины, только оригиналы разработчиков; не было руководств и инструкций, никаких расчетов и отчетов, никаких вопросов о потребленных материалах и ресурсах. В лаборатории собирали, подключали и опробовали в действии только отдельные части машины. Они были соединены в одно целое только в декабре 1943 г., когда в Блетчли установили и запустили всю машину.
За три года был проделан полувековой путь технологического прогресса. В феврале 1943 г. умер Дилвин Нокс, почив чуть раньше Итальянской империи, для подрыва которой он так много сделал. А с ним кануло в лету и доиндустриальное мышление. «Энигма» вовлекла их в одну научную революцию, и вот захлестнул водоворот уже второй. Полностью электронная машина оказалась гораздо более надежной и быстродействующей, нежели были модификации «Робинзонов». Они назвали ее «Колоссом», и машина демонстрировала, что колоссальное количество — 1500 — электронных ламп при правильном использовании могли работать вместе долгое время без сбоев и ошибок. Это был удивительный факт для всех традиционалистов. Но в 1943 году было возможно и думать, и делать невозможное в самые сжатые сроки.
Алан был в курсе всех этих разработках, но отказался от приглашения поучаствовать в них непосредственно. Ньюман создавал все более крупную и мощную группу, заманивая к себе лучшие таланты из других хижин и математического мира вовне. Алан двигался в противоположном направлении; он не был Ньюманом, искушенным в общем руководстве, и еще меньше он походил на Блэкетта, вращавшегося в политических кругах. Он не боролся за сохранение контроля над морской версией «Энигмы», и он отступил перед организаторской мощью Хью Александера. Будь Алан совершенно другим человеком, он бы мог теперь добиться для себя достаточно влиятельного положения и заседать в координационных советах, англо-американских комиссиях, комитетах по вопросам дальнейшей политики. Но он даже не думал искать себе применение где-то еще, кроме стези научных исследований. Другие ученые сознавали, что война наделяет их могуществом и влиянием, которых они были лишены в 1930-е гг., и пользовались этим, к своему пущему благополучию. Алану Тьюрингу война, конечно же, принесла новый опыт и новые идеи, как и шанс что-то сделать, создать. Но она так и не возбудила в нем стремления организовывать других людей под своим началом и сохранила его постулаты неизмененными. Убежденный одиночка, он и дальше желал делать и создавать что-то только свое.
Точно так же Второй мировой войны оказалось недостаточно, чтобы изменить представления и взгляды его матери, которая в декабре 1943 г. предалась традиционному занятию — выбору рождественских подарков. Алан писал ей 23 декабря:
Моя дорогая мама,
Спасибо тебе за твои расспросы о подарке, который бы мне хотелось получить к Рождеству. Но я действительно полагаю, что нам стоит в этом году воздержаться. Я могу думать о множестве вещей — желанных, но сейчас, как мне думается, недостижимых. Например, о прекрасном комплекте шахмат вместо того набора, который ты мне подарила в 1922 г. или около того, и который украли в мое отсутствие. Однако я знаю, что это просто бессмысленно в нынешние времена. Здесь есть старый комплект, которым я могу пользоваться до окончания войны.
Сравнительно недавно мне выдался недельный отпуск. Я ездил на озера с Чемпернауном и жил в коттедже проф. Пигу на Баттермире. Я даже не думал, что стоит ехать в горы в такое время года, но нам невероятно повезло с погодой. Дождя не было вообще, а снег шел всего несколько минут, когда мы находились на Грейт-Гейбл. Это было в середине ноября, так что я не думаю, что смогу взять рождественский отпуск раньше февраля…