Игра в имитацию
Шрифт:
В ретроспективе провалы связи союзнических ВМС доказывают правильность курса на необходимость задействования шифровальных машин — курса, который прозорливо отстаивал перед войной Маунтбаттен и который отвергло Адмиралтейство. С 1943 г. ВМС последовали примеру других служб и стали все более активно использовать «Тайпекс» и равноценные американские шифровальные машины. Противостоять им «служба Б» не могла. И все же, такие модернизаторы, как Маунтбаттен, возможно, были правы при всей ошибочности своих резонов. Машинные шифры в своей основе не были надежными, что доказала «Энигма». В британском МИДе продолжали пользоваться ручной системой, основанной на книгах; она оставалась не взломанной. В Блетчли-парке вскрывали машинные шифры итальянских ВМС, но оказывались беспомощными перед их книжными шифрами. Тексты, зашифрованные машиной, легко дешифровывались машиной. И дело было не в машинах, а в той человеческой системе, в которой они задействовались. За нестыковкой криптоаналитических и криптографических стандартов стоял
Такова была подоплека возвращения Алана в 8-ю хижину Блетлчи-парка. Дела шли плохо. Криптоаналитики думали, что их продукты попадают в систему, знающую, что она делает. И для них было шоком узнать о вскрытии «конвойного шифра». В самой 8-й хижине в отсутствие Алана распоряжался Хью Александер. Рассказывали, что, когда там проводили опрос по поводу кандидатуры на должность руководителя отдела, Александер заявил: «Полагаю, это я». После чего он постепенно и возглавил группу дешифровальщиков военно-морской версии «Энигмы». Кризисов у них больше не было, несмотря на постоянное увеличение у ВМС Германии числа криптосистем с секретным ключом. Появление четвертого ротора в июле 1943 г. не вызвало у них никаких проблем; они могли прослеживать сообщения без перехвата. Ни для чего этого Алан был больше не нужен: несколько первоклассных аналитиков были даже переведены на более актуальную работу над вражеской криптосистемой «Рыба». У англичан действительно теперь отпала необходимость сосредотачивать все усилия над военно-морской «Энигмой». Хотя они и разработали первую рабочую высокоскоростную четырехроторную «Бомбу» в июне 1943 г., американцы с сентября выпускали больше «Бомб», притом более совершенных. К концу 1943 г. они полностью взяли на себя все заботы с немецкими подлодками, располагая резервными мощностями для решения и всех прочих проблем с «Энигмой».
Впрочем, коль скоро не было необходимости участия Алана в том, что теперь превратилось в рутинную работу, помощь Тьюринга могла оказаться полезной в криптографической области, степень сотрудничества и координации действий в которой в 1943 году слегка повысилась. Тьюринг был уже знаком с работой по проверке систем шифрования речевых сигналов (голосовых сообщений) и с деликатной работой англо-американских войск связи. Союзниками теперь стремились преодолеть свои отставания и выйти за рамки узкого видения, присущего им в 1942 году — в то время, когда связи между ними только расширялись и усиливались, стремясь достичь своей кульминации. Теперь времена поменялись, и союзники не всегда могли посвящать друг друга в свои хитросплетенные планы на 1944 год. Для Алана Тьюринга это была бы скучная и удручающая работа, в сравнении с волнительной эстафетой, но это была работа, остро нуждавшаяся в зорком внимании специалиста.
После июня 1943 г. ход битвы за Атлантику драматично изменился в пользу союзников; число случаев затопления судов сократилось до приемлемого уровня. В исторической ретроспективе стало принято утверждать, будто «кризис» битвы за Атлантику пришелся на март 1943 г., а затем подводный флот Третьего рейха был «разгромлен». Но на поверку 1943-й год ознаменовался затяжным кризисом, в ходе которого не суда, а система поражалась изо дня в день более превосходящей системой. Наконец, союзники организовали авиа-патрули дальнего радиуса действия, покрывавшие брешь посредине Атлантики. И закономерное преимущество, удерживаемое немецкими подлодками в 1941 г., было устранено. Теперь их можно было засечь как издалека — благодаря «Энигме» (в конце 1943 г. англичане имели более ясное представление об их местонахождении, чем их собственное командование), так и на близком расстоянии — благодаря действию самолетной РЛС НИИ дальней связи. Между делом, надежной стала и конвойная связь. Комбинация была выигрышной, и атлантический покер превратился в тихий фронт, всколыхавшийся лишь тогда, когда обман не срабатывал. Правда, немцы еще так не считали. Для них 1943-й год ознаменовался значительным расширением наступательной мощи. К концу года они намеревались развернуть свыше 400 подлодок, оснащенных усовершенствованными средствами противодействия радиолокационному обнаружению, которое они винили в своей неспособности обнаружить конвои. Германский подводный флот все еще оставался действующим и агрессивным, даже при том, что срок службы отдельных субмарин существенно сократился. Это была игра с совершенной информацией (или радиотехническая разведка, как ее стали называть на новом языке 1943 г.) для одного игрока. Но другой игрок не признавал поражения. Вторая мировая война не была игрой.
Введение четвертого ротора в феврале 1942 г. имело, таким образом, последствия, неизвестные в Германии. Нерешительность и непродуманность действий, обусловившие его освоение только после декабря 1942 г., означали
Будучи еще в Америке, Алан написал Джоан письмо, в котором поинтересовался, что бы ей хотелось получить от него в подарок. Но в своем ответном послании Джоан предпочла не отвечать на этот вопрос из-за цензуры. В итоге он привез ей хорошую авторучку. Для других тоже были подарки. Коллективу 8-й хижины Алан привез сладости, в числе которых были плитки шоколада от «Херши», а Бобу он подарил электробритву, которую снабдил понижающим трансформатором для преобразования напряжения в сети, сообразно европейским стандартам. Алан признался Джоан, что при встрече с Мэри Крауфорд в январе, вскоре после смерти Джека, он глубоко прочувствовал, сколь много они значат друг для друга. Он намекнул Джоан, что они могли бы «попробовать еще раз», но Джоан не отреагировала на этот намек. Она сознавала, что все кончено.
Алан показал Джоан книгу о го [4] и, улегшись на пол в своем номере в отеле «Краун Инн», продемонстрировал несколько игровых ситуаций. Он также дал ей почитать замечательный новый роман, который написал, хоть и под псевдонимом, его друг Фрэд Клейтон. Этот роман вышел в свет в январе 1943 г. под названием «Расщепленная сосна», загадочно перекликавшимся с деревом, в котором заточила Ариэля колдунья Сикоракса в шекспировской «Буре». Роман изобиловал стенаниями о политике и сексе, которые занимали Фрэда гораздо больше, чем Алана. В его сюжете, местом развития которого стала Германия 1937–38 гг., преломились, как в призме, те сложные и противоречивые эмоции, что Фред испытал к Вене и Дрездену несколько ранее.
4
традиционная стратегическая настольная игра, возникшая в Древнем Китае.
Фрэд попытался понять крах идеалов 1933 г. С одной стороны, он показывал отдельных немцев не менее и не более привлекательными, чем англичане. С другой стороны, он показывал систему, нацистскую систему. И, хотя Фред изобразил себя англичанином, задающимся вопросом, как немцы могли уверовать в подобные вещи, он попытался увидеть себя и отношения англичан глазами немца. В интернационалистском порыве он посвятил «Расщепленную сосну» Джорджу, своему младшему брату, и Вольфу, одному из своих дрезденских знакомых. Анализируя английский либерализм, Фред своей авторской волею внушил немецкому юноше в книге коварную мысль: «Свобода и душевное равновесие…Это иллюзии! Какая свобода или душевное равновесие может быть у человека, этого раба настроений, не способных понять друг друга…». Таков был вывод королевского либерала, упорно пытавшегося осмыслить абсолютное самоотречение.
В романе Фреда была и вторая нить повествования — о дружбе школьного учителя-англичанина и немецкого юноши, сохраняющего «отстраненность в своей атмосфере полуплатонической сентиментальности». Для Джоан такая отстраненность воплощала ту степень самоограничения, что заслуживала восхищения. А вот Алан, который частенько поддразнивал Фрэда, прибегая к подобным выражениям, скорее всего, придерживался иного взгляда на вещи. От очевидной опасности (той, что Ивлин Во высмеял в своем романе «Не жалейте флагов») книгу спасали педантизм и изощренность, с которыми в ней исследовались противоречия. Личностные реалии все время подвергали сомнению политическую обстановку, включая нацистскую пропаганду конца 1930-х о евреях и католических священниках, растлевающих мальчиков и юношей. Но и политический фон все время подрывал личностные устои. И такой подход вооружал Алана ключом к способу выражения той из своих «наклонностей», которую невозможно было ни отделить от его места в обществе, ни счесть второстепенной для обретения им собственной свободы и душевного равновесия.
Хотя Алана отстранили от непосредственной криптоаналитической работы, он сохранил свой круг в Блетчли-парке; в свободное нерабочее время его можно было встретить в кафетерии. Разговоры тогда часто вращались вокруг математических и логических головоломок, а Алан был мастак взять какую-то элементарную задачку и показать, какой принципиальный вопрос за ней стоял, или наоборот — проиллюстрировать какое-нибудь математическое доказательство повседневным примером. Так проявлялись его особый интерес к соединению абстрактного и конкретного и удовольствие, которое он находил в демистификации «высокой» математики. Для доказательства симметрии он мог использовать узоры на обоях. Из той же серии была и его «бумажная лента» в статье «О вычислимых числах», с треском низвергавшая на землю «заумную сферу логики».