Игра в классики
Шрифт:
– О нас с Рокамадуром не надо беспокоиться.
– Я не беспокоюсь, но в этой комнате мы трое без конца путаемся друг у друга под ногами, это неудобно и неэстетично. Я не слеп, как тебе хочется, моя дорогая, а потому зрительный нерв позволяет мне видеть, что ты прекрасно справишься и без меня. Признаюсь: ни одна из моих подруг покуда еще не кончала самоубийством, хотя это признание смертельно ранит мою гордость.
– Да, Орасио.
– Итак, если мне удастся мобилизовать весь свой героизм и проявить его сегодня вечером или завтра утром, у вас тут ничего
– Ничего, – сказала Мага.
– Ты отвезешь ребенка обратно к мадам Ирэн, а сама вернешься сюда и будешь жить преспокойно.
– Вот именно.
– Будешь часто ходить в кино и, как прежде, читать романы, с риском для жизни станешь прогуливаться по самым злачным, самым неподходящим кварталам в самые неподходящие часы.
– Именно так.
– И на улицах найдешь массу диковинных вещей, принесешь их домой и сделаешь из них что-нибудь. Вонг обучит тебя фокусам, а Осип будет ходить за тобой хвостом, на расстоянии двух метров, сложив ручки в почтительном подобострастии.
– Ради бога, Орасио, – сказала Мага, обнимая его и пряча лицо.
– Разумеется, мы загадочным образом будем встречать друг друга в самых необычных местах, как в тот вечер, помнишь, на площади Бастилии.
– На улице Даваль.
– Я был здорово пьян, и ты вдруг появилась на углу; мы стояли и смотрели друг на друга, как дураки.
– Я думала, что ты в тот вечер идешь на концерт.
– А ты, дорогая, сказала мне, что у тебя вечером свиданье с мадам Леони.
– И так забавно – встретились на улице Даваль.
– На тебе был зеленый пуловер, ты стояла на углу и утешала какого-то педераста.
– Его взашей вытолкали из кафе, и он плакал.
– А в другой раз, помню, мы встретились неподалеку от набережной Жеммап.
– Было жарко, – сказала Мага.
– Ты мне так до сих пор и не объяснила, что ты искала на набережной Жеммап.
– О, совершенно ничего.
– В кулаке ты сжимала монетку.
– Нашла на краю тротуара. Она так блестела.
– А потом мы пошли на площадь Республики, там выступали уличные акробаты, и мы выиграли коробку конфет.
– Ужасных.
– А еще было: я вышел из метро на Мутон-Дюверне, а ты, моя милая, сидела на террасе кафе в обществе негра и филиппинца.
– А ты так и не объяснил мне, что тебе понадобилось на Мутон-Дюверне.
– Ходил к мозолистке, – сказал Оливейра. – Приемная у нее в фиолетово-красных обоях, а по этому фону – гондолы, пальмы, парочки под луной. Представь все это тысячу раз повторенное размером восемь на двенадцать.
– И ты ходил ради этого, а не ради мозолей.
– Мозолей у меня не было, дорогая моя, а жуткий нарост на ступне. Авитаминоз, кажется.
– Она тебя вылечила? – спросила Мага, подняв голову и глядя на него очень пристально.
При первом же взрыве хохота Рокамадур проснулся и запищал. Оливейра вздохнул, сейчас все начнется сначала, какое-то время он будет видеть только спину Маги, склонившейся над кроваткой, и ее снующие руки. Он взялся за мате, достал сигарету. Думать не хотелось. Мага вышла помыть руки,
– Хорошо еще, – сказал Оливейра, – что при всем этом мы не устраиваем театра. И не смотри на меня так, подумай немножко – и поймешь, что я хочу сказать.
– Я понимаю, – сказала Мага. – И я смотрю на тебя так не поэтому.
– Ax, значит, ты…
– Да, но совсем чуть-чуть. И лучше нам не говорить на эту тему.
– Ты права. Ладно, похоже, я просто прогуляюсь и вернусь.
– Не возвращайся, – сказала Мага.
– В конце концов, не будем делать из мухи слона, – сказал Оливейра. – Где же, по-твоему, я должен спать? – Гордиев узел, конечно, узел, но на улице – ветер, да и температура – градусов пять ниже нуля.
– Лучше тебе не возвращаться, Оливейра, – сказала Мага. – Сейчас мне легко сказать тебе так. Пойми меня.
– Одним словом, – сказал Оливейра, – сдается, мы немного торопимся поздравить друг друга с savoir faire [ 72 ].
– Мне тебя так жалко, Орасио.
– Ах вот оно что. Осторожнее с этим.
– Ты же знаешь, я иногда вижу. Вижу совершенно ясно. Представь, час назад мне показалось, что лучше всего мне пойти и броситься в реку.
– Незнакомка в Сене… Но ты, моя дорогая, плаваешь, как лебедь.
– Мне тебя жалко, – стояла на своем Мага. – Теперь я понимаю. В тот вечер, когда мы встретились с тобой позади Нотр-Дам, я тоже видела, что… Только не хотелось верить. На тебе была синяя рубашка, замечательная рубашка. Это когда мы первый раз пошли вместе в отель, так ведь?
72
Здесь: с ловким завершением дела (фр.).
– Не так, но не важно. И ты научила меня говорить на этом своем глиглико.
– Если бы я призналась, что сделала это из жалости…
– Ну-ка, – сказал Оливейра, глядя на нее испуганно.
– В ту ночь ты подвергался опасности. Это было ясно, как будто сигнал тревоги где-то вдали… не умею объяснять.
– Все мои опасности – исключительно метафизические, – сказал Оливейра. – Поверь, меня не станут вытаскивать из воды крючьями. Меня свалит заворот кишок, азиатский грипп или «пежо-403».
– Не знаю, – сказала Мага. – Мне иногда приходит в голову мысль убить себя, но я вижу, что я этого не сделаю. И не думай, что Рокамадур мешает, до него было то же самое. Мысль о том, что я могу убить себя, всегда меня утешает. Ты даже не представляешь… Почему ты говоришь: метафизические опасности? Бывают и метафизические реки, Орасио. И ты можешь броситься в какую-нибудь такую реку.
– Возможно, – сказал Оливейра, – это будет Дао.
– И мне показалось, что я могу тебя защитить. Не говори ничего. Я тут же поняла, что ты во мне не нуждаешься. Мы любили друг друга, и это было похоже на то, как два музыканта сходятся, чтобы играть сонаты.