Игра в полнолуние
Шрифт:
Глава 10
Войдя в квартиру, Костя раздраженно бросил на полку сумку с документами, и она случайно сшибла пузатый флакон маминых духов. Тот бухнулся на ковер, как маленькая бомба. Радонев быстро наклонился и, уже поднимая его, услышал торопливые женские шаги.
– Костик, это ты? – из-за двери родительской спальни выглянула мама. Крашеные басмой волосы, обычно уложенные в аккуратную прическу, сейчас были растрёпаны, в проборе светилась седина. Бледное, изможденное лицо: из-за нелепой летней простуды, протекавшей так тяжело, мама сильно похудела.
Костя встревожено нахмурился:
– Мам,
Она поправила мохеровый шарф, накрученный вокруг горла – его концы были заправлены под воротник голубого халата. Сказала осипшим голосом:
– Думала, случилось что… Как съездил? Ты чем-то расстроен?
Вздохнув, Костя скинул туфли, пакет с медицинским халатом и сменной обувью пристроил в углу.
– Всё в порядке, просто устал… Так, пойдём я тебя уложу. Таблетки пила? – допытывался он, проходя в родительскую спальню. Мама, неловко подобрав халат, легла в постель. Он подоткнул одеяло ей под ноги и грозно спросил: – Температура какая?
– Нормальная, помогли твои лекарства, – в ее карих глазах всё еще тлело беспокойство. – Ты разговор не переводи, сынок. Я же вижу, на тебе лица нет.
– Мамуль, ну, правда, я в норме! – ответил он. Но, не желая врать ей в лицо, отвёл глаза. – Я на новую работу ездил, а на дорогах такие пробки… Совсем отвык от московского трафика. Наверное, лучше добираться на метро.
Мама сразу успокоилась, одобрительно погладила его по руке.
– И правильно, Костик, не трать ты нервы на этих дорогах.
Он кивнул, подошел к окну. Тяжёлая коричневая штора мягко скользнула по руке, когда он потянулся к закрытой форточке – нужно было проветрить. Костя вдохнул свежий, чуть пахнущий цветами воздух, глянул на куст пионов, растущий под окном. Пышные цветочные шапки склонялись почти до земли, пахли тягуче, сладко. Этот куст, как и другие многолетники – ландыши, ирисы, шток-розы – здесь сажали родители. Костя тогда ещё учился в школе.
– Я тебе чай сделаю, с малиной, – сказал он маме.
На кухне Костя зажег газ под синим эмалированным чайником, заглянул в заварник. Оттуда пахнуло мятой и смородиной: их распаренные бледно-зелёные листочки прилипли к выпуклым стенкам. Костя вытряс их в мусорное ведро, сунул чайничек под кран. И не удержался, закрыл глаза.
Жить вот так, в темноте – каково это?..
Он медленно провел рукой по гладкому боку чайника, пытаясь ощутить его изгибы, шероховатость рисунка, пытаясь увидеть… Теплая вода заструилась по руке, затекла в чайник, и Костины пальцы скользнули вслед за ней. Их кончики зашарили по фарфоровым стенкам, пытаясь нащупать тонкую коричневую полоску, оставленную заваркой. Косте казалось, что он чувствует её, смывает: ведь вроде бы, заскрипело под подушечками пальцев так, как скрипит чистое… Но открыв глаза, он увидел, что коричневые пятна никуда не делись. И, досадливо цыкнув, потянулся за губкой.
Потом было ещё несколько таких же нелепых и даже глупых – с его-то «единицей» по зрению! – попыток сделать что-то, как-то выжить в темноте. Смотреть руками, слухом, обонянием, включив на максимум оставшиеся органы чувств. И уже через пару минут осознать: таким беспомощным он не чувствовал себя никогда.
Кухня, знакомая до мельчайших деталей, вдруг
Но упрямство не позволяло отступить. В итоге он, промахнувшись мимо заварника, рассыпал по столу мелко порубленные сухие листья и колкие твердые чаинки. Долго перебирал руками по полкам кухонных шкафчиков, отыскивая пакет с печеньем. Вместо малинового варенья вынул из холодильника томатную пасту – хорошо хоть понюхать догадался, прежде чем добавлять в мамин чай… А когда чайник засвистел, Радонев сдался: наливать кипяток с закрытыми глазами, рискуя ошпариться, было бы верхом глупости.
«Как она в этом живет?! Если даже такой пустяк, как приготовление чая – настоящее испытание», – раздумывал он. И невесело усмехнулся своим мыслям: вот тебе и будущий офтальмолог, о болезнях глаз узнал почти всё, а о людях, получается, даже не думал. Пока беда не коснулась своего, близкого человека.
Образ Леры снова встал перед глазами: неподвижный взгляд, неуверенные движения, страх и напряжение в лице, когда она поняла, что не одна в палате. И потом: вот вроде бы смеется, болтает с ним как ни в чем не бывало. А руки всё ощупывают обивку кресла, будто пытаясь найти ту самую, единственную ниточку, дернув за которую, можно поднять плотный занавес, закрывающий глаза. И понять, наконец, какого цвета и формы это кресло, что под ним, за и над ним. И какого чёрта вообще оно стояло тут невидимым…
В груди затяжелело, и Радонев зло закусил губу. Нестерпимо захотелось остаться в одиночестве, обдумать всё.
Костя отнес маме чай и заперся в своей комнате. Растянулся на диване, закинув руки за голову. С высокого книжного шкафа, который в семье в шутку называли «учебным» из-за хранившейся в нем коллекции медицинских книг, презрительно взирал гипсовый Аристотель.
– Ну, давай, изреки что-нибудь умное! – буркнул Радонев. – О влюбленном глупце. Или о чувстве долга, первичном для врача.
Но гипсовый старец молча ухмылялся в бороду. Как назло, в память всплыла одна его мысль – что-то о разногласиях, возникающих между друзьями, когда они по-разному видят дружбу. «Значит, если один влюблен, а второй просто дружит – отношения заранее обречены? Или могут быть варианты?» – спросил себя Радонев. И не решился ответить. Он пока не понимал даже своих чувств – а уж о Лериных мог только фантазировать. Но твердо знал одно: истинная любовь и настоящая дружба возникают из духовной близости, а она между людьми – редкий случай. И эту связь, возникающую спонтанно – вот видишь человека впервые, а чувствуешь, что знал его всегда! – инстинктивно хочется продолжать. Будто душа подсказывает, что не зря вы встретились, что есть какая-то цель… И этому чувству лучше просто подчиниться, не гадая о планах судьбы, а тем более – не строя своих.