Игра в полнолуние
Шрифт:
– Сейчас за джинсами схожу. А эти… Хочешь – выкини.
И, не взглянув на жену, ушел в ванную.
***
После душа он спустился на кухню, тихо радуясь, что Любаша отказалась ехать к Прянишу. Значит, можно самому привезти Майю, и не бояться, что жена опять устроит скандал, замучает ревностью. «Родись у нас ребенок, она была бы спокойнее», – подумал Шерман. И острое чувство жалости к Любаше нахлынуло вдруг, затопило горячей волной. Он ведь ещё до свадьбы знал, что не родит она ему наследника. Был готов к этому. А Любаша всё равно чувствовала себя ущербной. Хоть и не
«Дурочка, боится, что брошу её, – думал Шерман. – А я и не планировал никогда. Уйти пытался, да, было пару раз. Но ведь не уходил! А теперь, когда решили жить на расстоянии, тем более не брошу».
Но снова кольнула мысль: разве ж это семья, если встречи несколько раз в год, а в остальное время жена и муж по разным континентам? И он тут же себе ответил: лучше уж так, чем совсем расстаться. Они близкие люди, ближе кровных родственников. Столько вместе прошли! И как бы ни ссорились, ненависти между ними не было. А случись что, оба легко плевали на обиды и летели на помощь друг другу…
Погружённый в мысли, Шерман распахнул двустворчатую дверь холодильника. Домработница, приходившая через день, еще вчера забила его продуктами под завязку. Копченое мясо, фрукты, сыры, шницеля в сковороде… Савва сделал бутерброд, открыл бутылку пива. По телевизору показывали американского пианиста и композитора Уильяма Джозефа – сидя за роялем на берегу океана, молодой музыкант играл свою знаменитую «Within». Савва Аркадьевич прибавил звук. Джозеф был хорош: невероятная беглость пальцев, будто несколько партий звучат одновременно (боже, как он это делает?!), страсть и тревога, сменяющаяся нежными, легкими переливами. То же впечатление, что и от игры этой девочки, Леры! Будто слияние с инструментом – полнейшее…
Шерман поднялся, и, вытирая пальцы о подол футболки, прошёл в отделанный дубовыми панелями холл. Там, на бежевом канапе, валялся чёрный кожаный портфель. Шерман вытащил из него смартфон – хотел позвонить Майе. «Не буду сейчас рассказывать ей, что привез Леру. Сделаю сюрприз на юбилее, – решил он, возвращаясь на кухню. – Они с Маюшей почти ровесницы, обе увлечены музыкой, и беда у них одинаковая. Может быть, подружатся. Будут поддерживать друг друга. Вместе выступать…»
Он плотно закрыл кухонную дверь – не хотелось, чтобы жена услышала разговор. Набрал номер Майи.
– СаввАркадьич! Я как чувствовала, что вы сейчас позвоните!
Услышав её голос, Шерман невольно расплылся в улыбке. В памяти мгновенно возник образ скрипачки: копна светлых волос, спускающихся ниже спины, тонкие гибкие руки, упрямый подбородок, открытая улыбка… И черные очки. На которые он не мог смотреть без боли.
– Маюша, здравствуй, моя дорогая, – ласково сказал Савва. – Скажи, ты собираешься на юбилей к Прянишу?
– К этому петуху?! – хмыкнула Майя. И призналась тоном заговорщицы: – Нет, я ещё днем наврала ему через дверь, что у меня грипп. Вы же знаете, он до смерти боится всякой заразы. Так что теперь сижу одна и пью шампанское!
От ее задорного, с лёгкой хрипотцой, голоса на душе Шермана всегда становилось тепло. Но эти её проделки… Нет, чувство юмора у Майи было –
– Всё-таки это нехорошо, душа моя. Тебя же там ждут!
Она сердито фыркнула в трубку, но тут же смягчилась. Заныла лукаво:
– Ну Са-а-авва же Аркадьеви-и-ич! Ну чего я там не слышала? Как он уверенно несет чушь? – И Майя передразнила, изменив голос: – Мы должны очистить искусство от дилетантов, как Сизиф очистил Авгиевы конюшни!5
Шерман еле сдержал смех: так похоже она изобразила директора музыкального театра. Тот желал казаться знатоком культуры, но часто вплетал в свою речь фразеологизмы, не понимая их значения. Или ссылался на греческие мифы, которые толком не знал. И потому его речь была пересыпана нелепицами. Но Витька старый приятель, ещё с тюремных времен.
– Не нужно над ним смеяться, милая, он всё-таки твой начальник, – пожурил Шерман. – И в плане образованности Виктор Сергеевич слабее. Ты всю школьную программу прошла, музыкальный колледж закончила. А у Пряниша даже начального образования нет. Я же тебе рассказывал, что он рано пошел работать, потому что в десять лет остался главой семьи. Отца нет, мать пьющая, двое младших…
– Да я поняла, поняла, – виновато буркнула Майя. – Ну, простите.
– Может, всё-таки пойдешь, душа моя? – мягко попросил Шерман. – Нам нужно укреплять репутацию театра. А если тебя не будет на юбилее Пряниша, журналисты снова начнут писать, что в наших рядах раскол.
Майя молчала. Раздумывала.
– Ну, ла-а-адно, Савва Аркадьевич, – протянула она. – Пойду. Но только ради вас! И только с вами. Вы же меня привезете-отвезете?
– О чём речь, душа моя! – воскликнул Шерман. – И вот что…
Он запнулся, не зная, как лучше сказать. Мялся с трубкой в руках, боясь, что попросит – а она опять начнет спрашивать и ему снова придется врать. Серебрянская не торопила, ждала молча. И Шерман набрался смелости:
– Милая, надень тот жемчуг.
Глава 8
– Вы к кому? – пробасил охранник, с подозрением глядя на Костю.
Тот вытащил рабочий пропуск и бросил на черную стойку, перегораживающую вход в элитный корпус «Веллнес-Т-клиник».
– Я ваш новый врач, Константин Радонев. Илья Петрович пригласил меня ознакомиться с хирургическим отделением, – невозмутимо соврал он. На самом деле он шёл к Лере, но в этот корпус «Велнесса» пускали только по спискам – опасались проделок папарацци и журналюг.
Охранник пощёлкал мышкой, глядя в монитор компьютера.
– Не вижу вас в числе сотрудников, – отрезал он.
– Вы в отдел кадров позвоните, я вчера у них был. Или главврачу. Вот мой паспорт, – Радонев протянул его охраннику. Тот кивнул и потянулся к телефону. Костя стоял спокойно: кадровики всё подтвердят, а в кабинет Торопова охранник не дозвонится – после вчерашней пьянки Илья Петрович не смог бы поднять голову, а уж явиться на работу…