Игра втемную
Шрифт:
– Говорил. И сейчас скажу.
– А вы, подсудимый, помолчите. Вам слово еще никто не давал. Зная все это, ты продолжаешь методично ковыряться в криминально-преступном дерьме и пытаешься получить от этого удовольствие. Если ты хочешь вынести на общественное осуждение пороки, то почему ты их не выносишь? И, кстати, разрешит ли тебе это главный редактор и одобрит ли это решение спонсор? Я бы еще понял, если бы ты жаждал богемной жизни и тщательно посещал бы все тусовки. Но ты хочешь быть выше их. Ты хочешь сказать, что иначе ты заработать не сможешь?
– О чем хочу – о том пишу, – Швец, наконец, начал меня доставать. Именно тем, что говорил правду.
– Врешь, ты пишешь, о чем можно. Иногда, только иногда, ты пишешь что-нибудь действительно важное. И снова возвращаешься на проторенную тропинку. Собрался бороться со злом – борись изо всех сил, не обращая внимания на потери и опасности. Собрался зарабатывать деньги – тоже нужно упереться. А ты хочешь все сразу и так, чтобы не менять своего образа жизни. Тебя всегда тянуло к военно-политической тематике, но ты даже не попытался попасть в Чечню. Ах, наш фотограф туда поехал.
– Его тормознули на контрольно-пропускном пункте.
– Но он попытался, а ты – нет. Я знаю, что ты писал о некоторых болезненных моментах. Но ты же их описывал не потому, что очень хотел их искоренить. Это был интересный материал – вот и все. Сколько раз ты мне рассказывал о разных аферах, как милицейских, так и уголовных. А сколько раз ты об этом написал?
– Что ты в меня вцепился? На себя посмотри! – не выдержал я.
Юрка помолчал немного, потом отодвинул тарелку и задумчиво посмотрел на меня.
– Я с тобой совершенно согласен. Я тоже не герой. Я – обыватель. Но я и не ношу почетного звания представителя четвертой власти.
– Знаешь, Юра, я, может быть, не очень подробно разъяснял тебе взаимоотношения между прессой и государством. Не знаю, как там в столицах и других странах, но у вас в городе самым мощным оружием против умников из прессы являются даже не репрессии, а полное безразличие. Ты можешь писать все, что угодно, на это просто не обратят внимания. И кроме всего прочего – наши газеты время от времени разоблачают аферы.
– С чем я вас и поздравляю. Вот именно из-за этого я и имел смелость заявить о том, что ты не без придури. Сам ведь все знаешь, сам устроил себе такой образ жизни, сам организовал себе милую семейную жизнь и теперь жалуешься. Вы кокетничаете, милостивый государь, кокетничаете.
– Да пошел ты…
– Сам дурак.
– Не дурак, а с придурью.
– Ладно, с придурью. Но согласитесь – я прав.
– Я тебе ничего не скажу. Я тебе просто покажу сейчас одну штуку, а ты мне подскажешь, что с ней делать. – И я сделал то, чего обещал себе не делать. Я вынул из стола желтый конверт. Потом подумал и добавил к нему брошюру о конце славянских народов. – Ты посмотри, а я пока помою посуду!
Швец вытащил бумаги, а я тер тарелки в умывальнике и злился на самого себя. Швец был, разумеется, прав, и мне не следовало так злиться, и уж тем более тянуть
27 февраля 1995 года, понедельник, 10-25 по Киеву, Город.
Старший сержант милиции Геннадий Сиднев оставил напарника возле входа в квартиру, а сам осторожно толкнул незапертую дверь. Никакого движения внутри, только слева, из комнаты, доносились неясные звуки. Сиднее, мельком заглянув в кухню, осторожно двинулся вдоль стены, держа палец на спусковом крючке автомата.
Звуки стали громче, кто-то пытался подать голос. Сиднее остановился на пороге, повел стволом автомата. В поле зрения попал лежащий на полу человек со связанными руками и кляпом во рту. Именно он и пытался кричать. Лицом к лицу с ним на полу лежал пожилой мужчина. В первую секунду Сидневу показалось, что он тоже связан, но потом в глаза бросилась кровь, подтекающая из-под головы.
Сиднев позвал младшего сержанта милиции Токарева, а сам вытащил кляп изо рта у парня, на вид лет восемнадцати.
– Кто? И куда пошли?
– Не знаю, я их не знаю, – парень не сводил взгляда с лужи крови.
– Сколько их, быстрее, – старший сержант встряхнул парня. Токарев по телефону связался с дежурным и «скорой помощью».
– Двое – лет сорока и мой ровесник, У них пистолет.
– Во что одеты, вспоминай живее.
Токарев наклонился над раненым. Потрогал шею, стал искать пульс на руке.
– Оставь ты его в покое, – сказал Сиднее. – Жив?
– Пульса нет.
– В чем они были?
– Куртка, на молодом была красная куртка.
– Останешься здесь – до приезда наших никого не пускать, развяжи ему руки, – сказал Сиднее Токареву и побежал по лестнице вниз к машине.
27 февраля 1995 года, понедельник, 11-00 по Киеву, Город.
Швец пролистал мои материалы довольно быстро, но, судя по тому, что раз или два возвращался к уже просмотренному, прочел он материалы внимательно. Так же внимательно он выслушал и мои рассуждения на тему: «Что-то прогнило в Датском королевстве» и не поморщился, когда я изложил свою безумную идею об одном и том же происхождении никак не связанных между собой происшествий.
Потом молча налил себе еще чашку чая и так же молча ее выпил. Потом с интересом посмотрел на меня.
– Весело живешь?!
– Да уж, веселюсь от души.
– И на кой черт тебе все это надо?
– То есть? – не понял я.
– Ну и зачем ты все это решил сохранить? Собираешься все-таки опубликовать?
– Может быть, и опубликовать.
– Тогда объясни мне, в чем трагедия. Ты же решил обнародовать свои изыски. Молодец, смелый парень. А если ты все-таки решил не опубликовывать этого, то опять-таки молодец, умный мальчик. Можешь не публиковать – не публикуй.