Игра. P.S.

Лебецкая Екатерина

Мне всё равно, что вы все думаете обо мне. Лишь бы побыстрее перестало болеть всё внутри.

И когда эта боль уйдет, я начну заново. Но больше не буду отдавать так много тем людям, которые не сделают то же самое для меня.

Первую пару провела в кабинке туалета. Нет, я не плакала. Не было чем. Я просто задумалась и потерялась во времени. И если бы не Ян с Гордеем, возможно, я бы забылась там на дольше. Но друзья достали меня из себя самой. Просто заметили, просто обняли, просто искренне мне улыбнулись. И этого оказалось достаточно,

чтобы вылезти из своего укрытия и уехать в общежитие. Мне сейчас не до учёбы. Мне бы сейчас просто выжить. Выкарабкаться как-нибудь из этой любви. Не умереть от боли. Справиться с разочарованием и обидой. И тогда начнется жизнь. Осталось совсем чуть-чуть. Нужно только выжить в аду. И я стану счастливой.

Глава 28

Рома

И какого черта она тут делает?

Нога же не восстановилась.

Что ей плохо, понял с первых минут игры.

Не знаю как, но чувствовал, что ей больно. Тело напряжено. Движения не естественные. И это выражение лица.

После первой же партии горел поднять ее с площадки, на полу которой она распласталась, и вынести из спортзала.

Но не моё это дело?

Пусть с ней Дема разбирается. Или Шах.

Кто трахает, тот пусть и заботится.

А мне пофиг. Должно быть пофиг.

Потому что не смогу ее принять после других. Даже если у нее ничего не было с Шахом, то было с Дёмой.

Не переступлю через это.

Не смогу трахнуть ее после брата.

Бл*дь, до того сообщения от Шаха бредил ею. Вернуть хотел. Шел за сердцем. А от этого засоса так по мозгам шибануло, что прикоснуться к ней буду брезговать. Мой Бельчонок — девочка, которую я хотел, чистая, невинная и только для меня. Только мои губы на ее коже.

С другими девками было фиолетово. Кто был до меня. Кто будет после меня.

А с ней не пересилю себя.

Не приму лживую продажную шлюху в обличии моего Бельчонка. Реальная Богданова и мой идеализированный Бельчонок — два разных человека.

Мой Бельчонок. Только мой. А Богданова общественная, как кулер. Всех жажду утолить может за монетку.

— Бес, с Катюхой что-то не то. Ей, по ходу, плохо, — толкнул меня локтем в бок Ильин. — Блин, надо что-то делать.

Богданова стояла, прислонившись лбом к стене, и лила себе на голову воду. Тренер мельтешил рядом, что-то говоря ей.

Свисток. И она заняла свое место на площадке. При каждом движении она морщилась. После каждого прыжка сгибалась, уперев руки в колени, и жадно глотала воздух ртом. Даже с такого расстояния я видел, как дрожат ее ноги.

Пятнадцать минут до конца игры.

Внутри меня всё холодело. Но я упорно сидел на месте. Лишь когда ее повело на подаче, вскочил с места. Но Богданова словила равновесие, тряхнула головой и подала еще одну подачу. Очко. Третья подача. Аут.

Десять минут.

На стул я уже не сел. Не отводил от нее глаз. Понимал, что она готова упасть, а я готов ловить.

Финальный свисток. Конец игры.

Богданова

поплелась к скамейке. Села и через две минуты съехала вниз, потеряв сознание.

Пока я добежал, вокруг Бельчонка скопилась вся команда, а тренер и мед. работник осматривали ее.

— Приподнимите футболку. Я не слышу сердцебиение, — выпалил медик.

Тренер задрал край футболки.

И уже меня повело. Живот был одним сплошным синяком. Больше я ничего не видел. Перед глазами вспыхнули черные пятна, голова кружилась, подташнивало. Я сам был готов упасть в обморок.

— Какого черта! — дернулся от нее врач. — Скорую.

— Бес, твою мать. Не тупи, — встряхнул меня Ян. — Пошли.

Ильин тащил меня к выходу, а Гор нес Богданову.

Окончательно выплыл уже в машине, когда Гор опустил голову Бельчонка мне на колени.

Смотрел на ее безжизненное тело и дотронуться боялся. Этот грёбаный засос на шее, синяки на запястьях, лиловая кожа на животе. Лицо бледное, темные круги под глазами.

Меня всего трясло. Руки ходили так, что только со второго раза смог подтянуть Бельчонка к себе и обнять.

Холодная.

Не слышу, не чувствую ни дыхания, ни сердцебиения.

— Бельчонок… Бельчонок… — шепчу я, заливаясь слезами.

— Рома, твою мать! Пусти ее, — орет Гор, пытаясь вынести Бельчонка из машины.

— Бес, соберись. Мы приехали. Пошли. — пытается отрезвить меня Ян.

Только я не могу. Сдвинуться не могу. Размазало окончательно. Накрыло так, что банально дышать не могу. Все внутри перемололо от осознания того, что с ней было.

Она же мне еще улыбнуться сумела там в коридоре, когда у самой под одежной всё было избито. Ничего не сказала, пока я вносил ее имя в разряд шлюх. Страдала от боли, от моих слов и улыбалась. Вот как ее понять. Как я должен был понять, что ей плохо. Как?

Идиот.

С ней всё решаю на эмоциях. Лечу, как бык на красную тряпку во время корриды, ничего не видя вокруг. Её саму за этой красной тряпкой не вижу. Сплетни, недомолвки, страхи, злость, ревность — всё это перед ней. Пока до ее самой добрался, она уже пострадала.

Она уже в больнице. Ей плохо. А мне жить не хочется.

Столько всего наделал.

Прогонял. Звал обратно.

Целовал. Бил.

Любил. Ненавидел.

А какая она, так и не понял?

Не понял, почему не уходит, когда прогоняю, и почему не возвращается, когда зову обратно.

Не понял, почему не отвечает, когда целую, и почему целует сама, когда мне это не нужно.

Не понял, почему не говорит о любви, когда любит, и почему не ненавидит, когда кричит об этом.

Не понял, почему улыбается мне, когда я этого не достоин, и почему не плачет, когда всё болит.

Я совсем не знаю ее. Не могу почувствовать ее. Не вижу ее или вижу неправильно. Она не такая, как я ее представляю.

Другая.

А какая?

Я не знаю…