Игрек Первый. Американский дедушка

Корсунский Лев Александрович

— Засекин был пьяный? — допытывался майор у милиционеров. — Или сумасшедший?

— Очумевший! — ответил наблюдательный сержант.

* * *

Коробочкин не сомневался, что о случившемся во Дворце культуры Засекин знает понаслышке.

— Морок! Химеры! — злобно буркнул бывший кандидат в мэры, когда сыщик все-таки осведомился у него о происшествии. — Кто меня молотком по набалдашнику приложил? Я что, гвоздь?

Размышляя о незримом участии вероломного Коровко в устранении конкурента, Станислав

Сергеевич вспомнил о наличии третьего кандидата в мэры. Незаметного, почти иллюзорного Мускусова. Этот кандидат имел всего два достоинства, но подкупающих: он был не Коровко и не Засекин.

Коробочкин явился к Мускусову домой через полчаса после того, как его увезла «скорая помощь». Мускусов залез в горячую ванну и вскрыл себе вены. Выходит, мэром ему хотелось стать еще меньше, чем Коробочкину подполковником.

* * *

Вереницу необъяснимых происшествий не склонный к мистике майор Коробочкин для самоуспокоения объяснил роком, тяготевшим над теми, кто стремится властвовать над себе подобными. Но душевного покоя не обрел. Сыщику мерещилось, что за чертовщиной стоит некто. Коробочкин имел в виду не Князя Света и не Князя Тьмы — до такой жизни он еще не дошел. Но ничего, кроме неопределенного шевеления пальцами в воздухе, Станислав Сергеевич изобразить не мог.

Понятливому Ознобишину этого оказалось вполне достаточно.

— Конечно, дьявол! — с мрачным удовлетворением кивнул психиатр. — Он живет в душе каждого человека. Так же, как и Бог.

Неизвестно, отчего майор Коробочкин рассердился на Ознобишина. Поп, а не психиатр! Возможно, поэтому сыщик не стал матюгаться. Молча покинул красноречивого приятеля. Коробочкина ждали три групповых изнасилования и два убийства. И никакой чертовщины!

3.

С недавних пор доктор Ознобишин стал заведовать в Воробьевской психбольнице отделением глюков. Так он именовал экстрасенсов, хотя не имел на это никакого права, поскольку пациенты не были чьей-либо галлюцинацией. Будучи физическими телами, они существовали в реальности, но поначалу казались скептику иллюзорными. Однако глубоко ошибочное наименование «глюк» в Воробьевке прижилось. На него охотно откликались даже сами экстрасенсы.

Иннокентия Ивановича радовал и одновременно пугал интерес к его работе Службы безопасности. Радовал — потому что контрразведка охотно раскошеливалась на исследования, путал — по той же причине. Ознобишин опасался, что полковник Судаков когда-нибудь задушит его в объятиях. Поэтому об очередной неприятности первому он сообщил Коробочкину.

Из окна туалета на шестом этаже, высадив решетку, ночью выпрыгнул санитар Колюня. Алкоголя в крови самоубийцы не обнаружили.

— Депрессия!

Объяснение Ознобишина прозвучало для сыщика неубедительно: если депрессия, почему мужик не поддал? Тем более, что спирта в Воробьевке — хоть залейся.

В окно Колюня устремился, сжимая в руке свою

резиновую дубинку. Зачем он прихватил ее в последний путь?

У некоторых больных были легкие телесные повреждения. Колюня с удовольствием охаживал психов любимой дубинкой.

Общение с обитателями Воробьевки сыщику показалось куда приятней, чем с политиками, поэтому он стал присматривать среди них кандидата в мэры.

Первым Ознобишин представил майору восторженного господина неопределенного возраста, с вызывающе расстегнутой ширинкой, по фамилии Сизов, попросившего называть его просто Сизарем. Майору показалось, что он неумело изображает сумасшедшего. Заинтересованно таращит глаза, корчит дикие рожи… Навесить ему хорошую плюху — мигом придет в себя.

Угадав желание Коробочкина, Ознобишин встревожился:

— Ты не у себя в ментовке!

— У вас ворота расстегнуты! — конфиденциально сообщил Станислав Сергеевич Сизарю.

— Разумеется! — обрадовался глюк. — А вы свои зачем застегнули? Любовные органы должны постоянно проветриваться!

— Для какой цели? — хмуро поинтересовался Коробочкин.

— Тогда они достигают невиданной силы! И массаж, конечно! Не стесняйтесь массировать свои гениталии даже в приличном обществе!

Сыскарь не знал лучшего средства развязать язык какому-нибудь матерому рецидивисту, ободряюще сжав в пятерне его мошонку. О том, что такой массаж повышает сексуальную силу, он слышал впервые.

— Что вы можете рассказать об убийстве санитара? — обратился Коробочкин к Сизарю.

— Очень многое!

— Что именно?

— Его не было.

— Все?

— Разве этого мало?

Со вздохом сожаления майор признал, что полоумный его переиграл.

— Колюня жив? — спросил Коробочкин.

— Тело его мертво.

— А дело его живо?

Сизарь посмотрел на плотного дядю с лицом, вырубленным топором, как на душевнобольного.

— Душа Колюни жива.

— Кто выпустил ее из тела?

Доктор Ознобишин беспокойно заерзал: от неосторожного Коробочкина он ждал любых выходок.

С философской точки зрения вопрос Сизарю понравился. Он впал в глубокую задумчивость, при этом возвел очи к потолку, а руку запустил в штаны.

— Прекратить мастурбацию! — скомандовал майор.

— Я массирую свои гениталии! — обиделся глюк.

— Я сам помассирую вам гениталии!

Польщенный Сизарь расшаркался:

— Это было бы очень любезно!

Ознобишин не сомневался, что нахальный мент выполнит свое обещание, поэтому поспешил вмешаться в светскую беседу:

— Сизарь упомянул о том, что душа усопшего санитара жива…

— Что мне ее, солить?

— Отнюдь! — игриво откликнулся глюк. — Вашему покорному слуге душа Колюни расскажет немало любопытного.

Коробочкин в изумлении воззрился на доктора Ознобишина, который с важным видом закивал головой.

— Сизарь умеет общаться с душами умерших.