Игрок 1. Что с нами будет?
Шрифт:
Рик сказал:
— Ты, задрот, даже и не пытайся ее заманить на свой путь.
— На мой путь? Рик, позволь мне напомнить, что у тебя самого нет вообще никакого пути. Если бы я последовал за тобой, то куда бы ты меня привел? — Он повернулся к Рейчел. — А у нас с ней хотя бы есть путь, правда?
— Путь?
— Рейчел не понимает метафор, — сказала Карен.
— Ясно. То есть я не могу ей сказать, что теперь у нее новая пара глаз, способных видеть непреходящие чудеса мира.
— Сказать-то ты можешь, но она не поймет. К тому же в обеденный перерыв я часто читаю медицинские
— Правда?
— Да. Эти люди не могут понять сущность и смысл своего новообретенного зрения. Цвета, изменения во времени, перемещения предметов в пространстве — их это пугает. Даже такая простая вещь, как обыкновенный кочан капусты, может их напугать до полусмерти.
— Все равно ты мне нравишься, хотя ты и впала в уныние, — сказал Берт.
— Ты уже столько раз повторил, что я тебе нравлюсь. Зачем ты мне это говоришь?
— Старый трюк, — сказал Люк. — Называется «грубая лесть». Он видит в тебе потенциального кандидата на обращение, вот и гладит по шерстке.
— Гладит по шерстке? — озадаченно переспросила Рейчел.
— Это метафора, — отозвались в один голос Карен и Люк.
Что-то ударилось в дверь, и все испуганно обернулись в ту сторону.
Рик сказал:
— Всем оставаться на местах.
С дробовиком наперевес он осторожно направился к двери, держась по стенке.
Снова раздался удар, и Рейчел поняла, что кто-то бьется о генератор льда с той стороны разбитой стеклянной двери.
— Может, полиция, — сказала Карен.
— Тсс, — шикнул Рик и приблизился к двери еще на пару шагов.
Берт прошептал, повернувшись к Рейчел:
— Рейчел, ты можешь меня развязать?
— Нет.
— Рейчел, мне больно сидеть. Очень больно. Мне надо лечь на спину, чтобы сбить кровяное давление в ногах. Люди одной веры должны помогать друг другу.
— Могу развязать тебе ноги и положить стул на пол. И ты вроде как ляжешь.
— Хорошо. Сделай так. Только тихо.
— Ты что-нибудь видишь? — спросила Карен у Рика.
Рик покачал головой.
Люк увидел, что Рейчел разрезает скотч, которым были прикручены к стулу ноги Берта.
— Какого хре… Рейчел, что ты делаешь?!
— Люк, я ему ноги освобождаю. У него что-то не то с кровообращением.
Берт сказал:
— Только ноги. Мне надо лечь. Чтобы палец не так болел. Тот, который ты мне отстрелил.
Люк свирепо смотрел на Берта.
— Ладно, Рейчел, уложи его на спину. Или как он там хочет лечь. Но не развязывай ему руки.
Укладывая Берта на пол вместе со стулом, Рейчел обратила внимание на его руки. Они покраснели от химического ожога. Кое-где кожа уже начала облезать. Обручального кольца нет. На запястье — медицинский идентификационный браслет. Мозоли на кончиках пальцев.
Рик осторожно приподнял краешек скатерти, закрывающей баррикаду.
— Боже правый… да это ребенок! Подросток. Помогите мне разобрать этот завал! Быстрее!
Люк показал жестом, что останется приглядывать за Бертом,
Рик протянул руку и втащил мальчика внутрь.
— Господи, — проговорила Карен. — Это же мальчик из самолета.
— Какой мальчик из самолета? — не поняла Рейчел.
— Мальчик с айфоном.
Игрок 1
Дальше произойдет много всего, и все будет происходить быстро, потому что время мчится бурлящим потоком, и еще время горит, и, попав в этот горящий поток, Карен поймет, что мир изменился уже навсегда. Она будет сидеть рядом с мальчиком из самолета и Люком и думать о Кейси, о своей семье. Она поймет: все, что сейчас происходит, это намного серьезнее теракта 11 сентября. Весь мир превратился в башни-близнецы и уже никогда не вернется в нормальное состояние — и это само по себе станет новой нормальностью. Карен, как ни странно, это успокоит. Но не сейчас, а чуть позже. Потому что не все еще произошло. Не все из того, что должно произойти в ближайшее время. Время ускоряется, время замедляется — оно не дает нам покоя, дразнит, тянет за рукав, не позволяет забыть о своем бесконечном присутствии. И наше единственное оружие против времени — это свободная воля, и вера, что жизнь священна, и надежда, что у нас все-таки есть душа.
И вот тут-то Рик вспомнит, что он сегодня сорвался и пил спиртное, хотя до этого стойко держался четырнадцать месяцев. А потом ему вдруг придет в голову, что все, что сейчас происходит, это просто бредовый сон. Да, это бы все объяснило! И он ударит себя кулаком по лбу, чтобы проснуться. Но он не проснется и поймет, что это не сон.
И тогда он воскликнет:
— Я проклят! Мы все прокляты!
Люк скажет ему: «Успокойся». Но Рик не успокоится. Кровь на полу напомнит ему об уроках биологии в старшей школе. Он вспомнит, что все эмбрионы млекопитающих поначалу выглядят одинаково, а потом развиваются каждый по-своему, и на каком-то этапе человеческие существа настигает проклятие. А остальные млекопитающие? Они тоже прокляты? Наверное, нет. Тогда чем же так уникальны люди? Своей способностью осознавать время? Способностью выстраивать жизнь как последовательность событий? Свободой воли? Какое случайное соединение генов обрекло нас на проклятие? Мы так близки к остальным животным и в то же время так бесконечно от них далеки. Мы совершенно другие.
Рик подумает: «Вселенная безгранична, и мир так прекрасен, а я такой жалкий, такой несчастный, и кровь стынет в жилах, как будто это не кровь, а холодная нефть, и я себя ощущаю самым убогим и скверным существом на Земле».
— Мы все рождаемся пропащими, — скажет Рик, а Люк ответит:
— Даже не знаю, что на это сказать.
Люк растерянно оглядит бар и вдруг поймет, что совершенно не представляет, что делать дальше. Может быть, помолиться? Но я больше не верю в то, что у меня есть душа.