Игрушка для мажора
Шрифт:
— Тебя не учили стучаться? — недовольно рычит, но я вижу, что ей страшно.
— Я у себя дома, — роняю с ленивой усмешкой. — И могу ходить там, где захочу.
— Не всё можно оправдать своей территорией. Как насчёт личного пространства? Или тебя не учили правилам поведения?
Хмыкаю. Она просто не знает, что моим родителям в основном не было никакого дела до того, что я умею или нет — они были заняты собой.
— Я вижу, что наша последняя беседа тебя ничему не научила. — Варя замирает, и я вижу, что она на самом деле помнит, но упрямится. — И на будущее запомни: делать то, что меня просят
Она дёргается, услышав своё прозвище, и я замечаю румянец на её щеках; подхожу чуть ближе, потому что, как бы она ни храбрилась, я знаю, что она боится, а мне нравится чувствовать свою власть над ней. Провожу указательным пальцем вдоль её щеки, а Варя вжимается в угол на максимально возможную глубину, и на её лице остаются только глаза.
Ухмыляюсь и выхожу из комнаты: думаю, теперь она поняла, куда попала.
За моей спиной громко хлопает дверь и щёлкает замок; качаю головой, потому что у меня есть ключи от её комнаты, и если я захочу к ней попасть — дверь меня не остановит. Перед тем, как снова вернуться в свою комнату, заворачиваю в кухню; в столовой сидит мать в компании Виктора — своего троюродного брата — и я тут же озираюсь в поисках Эвелины, но её, к счастью, не вижу.
— Привет, племянник! — замечает меня дядя и дружелюбно улыбается. — Как дела? Уже получил своего первого аккомоданта?
Морщусь. Об этом в наших кругах говорить не любят, но иногда с аккомодантами обращаются довольно жестоко — в тысячу раз хуже, чем я с Варей. Лично я даже думать не хочу о том, как не повезло девушке, которая попала в семью Клима — этот не будет церемониться, ибо наглухо отбитый.
Надеюсь, ему попадётся девочка со стальным стержнем вместо сердца.
В нашем обществе гнилые законы — это даже я понимаю — и иногда хотелось, чтоб что-нибудь шарахнуло и стёрло нахрен с лица земли всю эту грязь, которая заражает людей. Со мной уже всё и так ясно — меня не переделать — но иногда я ловил себя на мысли, что не хочу такого для других.
Правда, после я убеждал себя, что меня всё это дерьмо не касается — в этой жизни каждый сам за себя.
— Это будет единственный аккомодант в моём доме, — хмурюсь, и дядя понимает, что ляпнул хрень. — А Эвелина уже успела поиздеваться над своим?
— Почему она должна издеваться?
— Да брось! — фыркаю и лезу в холодильник. С этого ракурса меня не видно тем, кто сидит в столовой, поэтому позволяю себе брезгливо поморщиться. — Будто ты не знаешь свою дочь.
Дядя тяжело вздыхает, сдавая себя с потрохами, и возвращается к разговору с моей матерью. Ему не понравилось, что я сказал об этом открыто? Я знаю, что я не ангел — хотя меня-то как раз всё устраивает — но родись Варя мальчиком и попади к Эвелине, то не выдержала бы и недели в этом дурдоме.
Даже я бы не выдержал.
После обеда решаю, что сидеть дома — это всё-таки не моё; для клуба ещё рано, но я могу сгонять на дамбу, где можно побыть одному и попытаться не злиться. Прохожу мимо комнаты Вари, дверь которой была по-прежнему закрыта, и усмехаюсь: я зайду к ней ночью, когда девчонка будет крепко спать. В гостиной сталкиваюсь с отцом, хотя в это время суток его редко можно застать дома, но просто пройти мимо он мне не
— Девочка здесь?
Мне нравится, что он разговаривает со мной так, будто уверен, что я могу в любой момент бросить ему вызов: чувствую, однажды так и будет.
— Её зовут Варя, — хмурюсь в ответ; почему-то меня задевает то, как он к ней обращается — она принадлежит мне, и никто кроме меня не может обижать её. — Заперлась в своей комнате.
Отец хмыкает.
— Так она уже Варя? Не «она», не «девчонка»? Ты становишься непостоянным, сын мой.
— Меньше всего я хочу сейчас обсуждать это с тобой.
Огибаю его и просто хочу свалить из этого дома; быть может, было бы лучше, если бы я родился в периметре, но вряд ли я в таком случае смог бы мириться с тем, что мною будет помыкать какая-то зарвавшаяся девчонка.
— Ты куда-то собрался?
Торможу и оборачиваюсь.
— С каких пор тебя заботит, где я и что делаю?
— С тех пор, как твои выходки начали приносить мне проблемы, — недовольно хмурится. — Тебе уже давно не десять лет, и спускать с рук твои ошибки я больше не намерен.
Я знаю, что он постоянно даёт мне всё, что я хочу — но не из любви к единственному сыну, а потому что привык думать, что мою любовь и уважение можно купить. И на все мои ошибки юности закрывал глаза только потому, что сам косячил не меньше — это были лишь попытки загладить свою вину, а не защитить меня.
— Мне вот просто интересно: ты думал об этом, когда бросал нас с матерью? О том, что твоя выходка может доставить тебе проблемы? Или ты просто делал то, что хотел? — Отец отворачивается, и это говорит больше, чем любые слова. — Ты всю жизнь думал только о себе, а теперь предъявляешь мне претензии о том, что я беру с тебя пример? Не можешь быть честным со мной или с матерью — так хоть себе самому не ври.
— Всё, что я делал, тоже было не от большого ума, — качает головой. — И по прошествии стольких лет я жалею о том, что тогда рядом не было никого, кто мог бы вставить мне мозги на место — я всего лишь не хочу, чтобы ты повторил мои ошибки.
Не могу скрыть своего презрения: сейчас он учит меня, а сам никогда никого не слушал, потому что всегда был уверен, что знает, как правильно. А наворотив дел, решил одуматься и учить жизни других — только мне его советы не нужны. Я уже достаточно насмотрелся на его лицемерие, двойные стандарты и способность любую ситуацию вывернуть так, чтобы извлечь из неё пользу для себя — и я так не хочу. Знаю, что он бесится из-за того, что не в состоянии меня контролировать, но время, когда его имя имело вес в моих глазах, давно прошло.
— Я всё равно буду косячить — даже если бы тебя слушал. Хотя нет — если бы я тебя слушал, косячил бы в десять раз чаще, так что спасибо, обойдусь.
— Ты не можешь лишить меня моих законных прав учить тебя — я твой отец.
— Ты прав, — киваю. — Ты мой отец. Но моим папой тебе никогда не стать.
Выскакиваю через чёрный ход в гараж, оставляя за спиной попытки отца дозваться меня, и срываю тент с байка: чем скорее уберусь отсюда, тем лучше.
Иногда я всё же жалею, что я не с периметра, где чувства и взаимоотношения в семье ставят выше, чем влияние, деньги и власть.