Игрушка

Лобанов Владимир Алексеевич

На следующий день, после получения денег за выполненную работу, он, едва дождавшись, когда стрелка часов перевалила за 3 часа по полудню, - пешком отправился на Place Pigalle.

Шёл не торопясь, размышлял: "Мужик не может без бабы. Не зря же кто-то из мудрых указал на это в библии. Не пойму я никак: как это ухитряются некоторые из нас жить в одиночку". Так он шагал по улицам старого Парижа, размышлял и "слушал застывшую музыку" - архитектуру.

"И умудрились же французы так украсить свои дома. К каждому окну - балкончик с ажурной решёткой. И рисунок решёток не повторяется - каждая решётка - единственная в своём роде".

Он уже второй раз

обходил Площадь Пигаль, а её не находил. "Вот тут она стояла в прошлый раз" - только успел подумать Чарнота, как её нежные руки обняли его сзади и он услышал шёпот в правое ухо: "Долго же что-то ты не приходил, Гриня".

20 Мгновенно вспыхнувшая радость волной прошла у него от головы до ног и обратно, и, видимо, вышла наружу через глаза: клонившееся к закату солнце вдруг как будто вспыхнуло и озарило весь Париж: и площадь, и здания, и людей, и транспорт - всё засверкало в его лучах. Чарнота даже зажмурился. Когда он обернулся и их глаза встретились - он понял: нет ему жизни без этой женщины. В порыве, не осознавая что делает, он обхватил её голову руками, прильнул своими губами к её губам и они так и замерли вместе. Потом, когда включилась в работу голова, он понял, что совершает ошибку - с проститутками не принято целоваться. Он, видимо, излишне резко отстранился от неё и только тогда увидел, что перед ним совсем не проститутка, а простая, молодая, миловидная француженка-труженица.

"Люсенька, ты ли это?" - воскликнул удивлённый Григорий Лукьянович.

"Где твои шикарные одежды? Где тот царственный макияж?

"Я, Гриня, теперь другой стала. После тебя поняла - не могу больше ни с кем, кроме тебя".

Чарнота ощутил, что от этих слов у него пошла кругом голова. Он инстинктивно протянул руку и ухватился за рукав её платья, чтобы не упасть.

"Что с тобой?" - тревожно спросила она.

"Ничего, ничего, Люсенька. Это, видно, счастье так бьёт, что с ног валит", - отшутился он, и этого ему хватило, чтобы взять себя в руки.

Они перешли Площадь Пигаль по диагонали. С бульвара Рошешуар свернули налево и на улице Стейнкерк зашли в маленький ресторанчик. 21Сели за столик, заказали пива и устриц... Он всё это время не сводил с неё взгляда. Да и она смотрела на него не переставая. Они, видимо, полем зрения улавливали куда идти, а подсознанием - что делать. Она иногда, как будто вспомнив что-то, смущённо опускала взор, но тут же вновь: смотрела, смотрела, смотрела на него.

"Люсенька..., давай пойдём по жизни вместе", - вдруг, как будто чем-то поперхнувшись и затем прокашлявшись, сказал он. Она засмеялась так радостно, так звонко, что немногочисленные посетители ресторанчика все повернули в их сторону головы. Более того, ему показалось, что с портрета важный седой, скуластый господин, висевший в шикарной раме прямо перед ними, скосил на них глаза.

"С тобой, Григорий, - хоть на край света".

И те нешуточные интонации, которые он услышал в её ответе, тут же убедили его в том, что в это мгновение на свет родился ещё один счастливый мужик.

Они до закрытия ресторана сидели и разговаривали. Он ей рассказал всю свою жизнь: с окончания кадетской кавалерийской школы под Таганрогом и до последнего боя с красными на подступах к Севастополю, где он потерял своего лучшего друга - коня по кличке Федька; как маялся он в Стамбуле; как хотел там пустить себе пулю в лоб.

"Вот дурак, - сокрушался при этом Чарнота, - ведь если бы пустил - тебя бы не встретил. Истинно сказано в библии: великий грех самому лишать себя жизни".

22

Она, погрустнев, несколько раз кивнула головой и украдкой смахнула слезу. А он, увлечённый собственным рассказом, собственной активной работой головного мозга, ничего не замечал.

"Чтож с родиной-то нашей творится, Люська? Чтож мы натворили то?!" - перешёл он на повышенные тона. Но тут же остыл, как только её маленькая белая ручка мягкой ладонью накрыла его натруженную, ставшую мужицкой, "лапу".

Он не стал дожидаться ответов на свои вопросы, а, перейдя на шёпот, сказал:

"Знаю я "что творится". Столько я книг, Люська, перечитал здесь, сколько передумал. Знаю и что творится, и что делать нам теперь. Хочешь, расскажу?" - спросил он.

Хочу, Гришенька, но не сейчас. Пора нам уходить".

Вышли из ресторана. Метро уже закрылось. Поймали такси и к рассвету благополучно подъехали к дому Чарноты.

Спать улеглись раздельно. Чарнота как-то по случаю приобрёл раскладную кровать. На ней у Чарноты несколько дней спал один русский эмигрант, которому Григорий Лукьянович дал приют. Встретил он этого бедолагу на Елисейских полях. Разговорились случайно. Бывший депутат Государственной думы от фракции "трудовиков" несмотря на своё отчаянно бедственное положение был весел и почти счастлив. Когда он вкратце рассказал Чарноте как добирался до Парижа, стало ясно - почему он так весел. Чарнота накормил его, привёл к себе в дом. Вот тогда и приобрёл эту "раскладушку". Иннокентий (так звали незнакомца) исчез 23через несколько дней. Он, просто, не пришёл на ночь, так и пропал куда-то окончательно...

Людмиле Чарнота предоставил в полное распоряжение, теперь уже их совместное, любовное ложе.

Открыв глаза, Людмила сразу ощутила как хорошо она выспалась. Повернув голову в сторону окна, она увидела своего возлюбленного, сидевшего за письменным столом и склонившегося, видимо, над книгой. Она, некоторое время, находясь в полудрёме, разглядывала любимую спину, любимый затылок, любимую копну взъерошенных волос.

"Что читаешь, Гришенька?" - наконец спросила она.

Он повернулся к ней и счастливая улыбка осветила его лицо.

"Проснулась", - сказал он почему-то хриплым голосом и улыбка его стала ещё шире.

"А читаю я критические статьи Николая Александровича Добролюбова. Как-то забрёл я на Монмартр. Брожу по этим маленьким узким улочкам, захожу в магазинчики. Ты же знаешь - их там много около собора Сакре-Кёр. Зашёл в один. Смотрю - развал книжный. И, можешь себе представить... пять книг в коричневой твёрдой обложке: сочинения Н.А.Добролюбова. Так я соскучился по печатному русскому слову, что тут же и купил их. Принадлежали книги какому-то врачу: Петру Владимировичу Агафонову, он на них своих круглых печатей понаставил. Наверное тоже человек намаялся в этой чёртовой эмиграции, как и мы; вот и продал книги.

Чтож случилось-то, Люсенька, с нашей родиной?"

24 "Хам к власти пришёл, вот что случилось", - не задумываясь ответила Людмила.

"Хам, конечно, хам, - согласился Чарнота.
– Но что это за хам, и почему он к власти пришёл? Ведь этот хам пахал, сеял, убирал, молотил и молол, а затем хлебушек пёк, а мы его кушали. Я какой-никакой дворянин. Мои родители совсем небогатыми помещиками были, да и то, я помню, как крестьяне на крыльце нашего дома толпились: кто работу просил, кто - в долг. А ведь отец мой за плугом не ходил, а мать свой пуп не надрывала на уборке, чтоб до дождей урожай убрать; да у горячей печи не стояла, делая хлеб. Разве это справедливо?"