Игры без чести
Шрифт:
Валерия прибежала к нему в гостиницу через час после звонка. Пыталась как-то хорохориться, высказывать претензии, а сама аж дрожала, влажно сверкая глазами, вздыхала, улыбаясь себе под нос. Славке вдруг захотелось потянуть возникшую паузу, и он просто сидел на кровати, глядя на ее колени, а Валерия, как-то неуютно примостилась на стуле возле тумбочки с чайными принадлежностями, в теплой бабской юбке и колготках с лайкрой, в бирюзовом базарном свитере с широким воротом. Она немного поправилась с их последней встречи, щеки порозовели.
— Я рада видеть тебя, Славик, — сказала она, избегая глядеть ему в лицо. —
Они продолжали молчать. Было очень тихо. Где-то далеко в коридоре гудел пылесос. Номер был просторный, с кичливыми зелеными стенами и ярко-синим ковролином на полу. За металлопластиковым окном в персиковой органзе молочно-белым светом горел снежный день.
— Ты зачем приехал?
Славка улыбнулся себе под нос. Он сидел немного неуклюже, развалившись на кровати, опираясь на локти. Валерии было как-то странно и дико смотреть на него в режиме реального времени.
— К тебе приехал. Захотел увидеть.
Она закатила глаза, поправила юбку.
— Мерзавец.
Он гнусно хихикнул и лег на кровать. Она смотрела на него со своего стула — настоящая мама, председатель родительского комитета, полная и румяная, с наспех накрашенными губами и ресницами, с волосами, собранными во что-то курчавое, объемное, прихваченное на затылке длинной пластмассовой заколкой, с круглыми полными коленями в блестящей лайкре.
— Иди сюда.
Со сбившимся дыханием, они катались по широкой гостиничной кровати, подминая под себя атласное персиковое покрывало.
— А теперь уезжай, — сказала она, выходя из душа.
— Пойдем поужинаем сегодня?
— Уезжай, я сказала. И, бросив на него многозначительный испепеляющий взгляд, ушла.
Он не знал, чем заняться, побродил по городу, чувствуя, как тает драгоценное время, поглазел на скудный магазинный ассортимент, съел в каком-то неудачном ресторанчике жесткий безвкусный бифштекс с картошкой фри и дешевым кетчупом, позвонил Валерии, чтобы договориться на вечер.
Она разговаривала с ним улыбаясь, закрыв глаза, подпирая стену в прихожей, чеканя слова:
— Слава, спасибо большое, но я не могу сегодня.
С наступлением сумерек он поехал домой, так и не переночевав в отеле с персиковой органзой на окнах. Валерия в это время терзалась, скукожившись на своем сложенном кресле, колупая ногой в теплом носке родительского кота, косясь в телевизор. Ей казалось, как она потом объяснила Вадику, что поступила очень правильно, «выстроив дистанцию». А еще ее глубоко потрясло то, что она не рассмотрела во время предыдущих свиданий, — у Славы тамвообще не было волос!
Обалдев от жизни с родителями, Валерия стала потихоньку проситься обратно к мужу. Как-то так вышло, что им приходилось прятаться и шифроваться: его не отпускали из Киева к этой шалаве, а в Виннице уже не хотели принимать (теща в конце концов пришла к заключению, что дочку выгнали с ребенком на улицу — какая дикость!).
Валерия ставила телефон на виброзвонок, а Гена звонил по нескольку раз в день, слал эсэмэски, просил приложить трубку к уху сына и что-то говорил ему, а Антошка, кажется, узнавал и радостно булькал, улыбаясь своими четырьмя зубками.
После несуразного свидания со Славой, Валерия утвердилась в том, что ее Медвежонок —
Эта же тяжесть парадоксальным образом после Славки как-то обезличилась, и Валерия поняла, что просто очень соскучилась по сексу, по мужчине, и что в Гене есть такие стороны, на которые раньше она не обращала внимания, и, по большому счету, совсем неважно, какой должен быть мужчина, и что все то, что дарил ей Слава, можно попробовать и с Геной.
Он приехал в следующую субботу. Такой щетинистый, привлекательный, с немного отросшей чуть курчавой челкой и в новой красивой куртке «Коламбия» с воротником, отороченным серым мехом. Он пришел как к себе домой, не спеша и радостно разделся, разулся, помыл руки, поздоровался с родителями, которые, увидев его, невольно обрадовались, хотя пытались выдавливать из себя какое-то возмущение. Попрепиравшись для вида, отпустили их с двумя сумками, коляской и ванночкой, в которую сложили нехитрые детские пожитки.
У подъезда ждала машина Генкиного друга. Они ехали обратно, переглядываясь и молча кивая друг другу. Малыш быстро заснул у нее на руках, и сейчас, в тесном салоне, при плохом освещении было очевидно, что это вылитая папина копия. Гена заметил это сразу, едва переступив порог, и решительности у него прибавилось раз в десять.
Дома он открыл дверь своим ключом. В лицо ударил такой родной запах жареного мяса и стирального порошка. В прихожей, ясное дело, их никто не встречал. Валерия сама первая поздоровалась со свекровью, которая спокойно продолжала смотреть телевизор в гостиной. Та кивнула в ответ. Свекор сидел на кухне и, увидев Антошку, подошел к нему, совершенно игнорируя невестку, сосредоточенно делая «козу» и приговаривая: «Ыыыыыыы ну что, пацан?» — так, будто они последний раз виделись всего пару часов назад.
Нормально общаться начали где-то дня через три-четыре. Сперва начались сугубо бытовые вопросы и короткие ответы по делу. Потом — Антошка. По нему все-таки скучали. О первопричине конфликта речь зашла на второй или третий день. У Гены на лице вылезло несколько больших фиолетовых прыщей, он, смущаясь, сказал, что это от воздержания, а потом добавил:
— Ты прости меня, Лера, я, оказывается, плохо тебя знал, ты самый последний человек, кто способен на измену и предательство. И родители это тоже осознали, просто им сейчас стыдно.