Игры богов
Шрифт:
— Так значит, тебя отвергла уборщица, — повторил Дионис.
— И я даже не могу ее прибить, — сказал Аполлон.
— Так ты хочешь убить ее? — удивился его брат.
По мнению Диониса, такое проявление любви было весьма странным, но вслух он не стал этого произносить.
— Она опозорила меня.
В знак согласия Дионис грустно закивал.
— А еще у нее есть это дерьмо…
— Дерьмо? Ты про какое-то уродство?
— Вроде того. Это уродство зовут Нил. Он похож на скрюченный высохший лист.
— Я так понимаю, это ее приятель?
— Не совсем, но почти… — вздохнул Аполлон. — Гнусная стерва! Я никогда
— Так почему ты не можешь ее убить? — спросил Дионис.
— Я дал одну глупую клятву. Поклялся Стикс.
— Гм… Теперь я понимаю, в чем загвоздка.
— Опять встряла эта чертова Артемида, — негодовал Аполлон.
— Да, она это любит, — кивнул Дионис.
Тем временем на сцену за спиной Аполлона уже вынесли крабов. Скоро посетители должны были начать падать в обморок, и Дионису нужно было спешить.
— Слушай, не думай обо всем этом, — бодро произнес Дионис, давая понять, что разговор окончен. — Может, тебе еще улыбнется удача.
— Это как? — уточнил Аполлон.
— Может быть, она и так умрет.
Дионис собрал пустые бутылки и отошел, а Аполлон остался думать, были эти слова простым замечанием или полезным советом.
18
Когда Аполлон проснулся, он лежал на полу опустевшего клуба. То, что он спал, являлось плохим знаком. Еще хуже было то, что голова его была такой тяжелой, словно на ней стоял человек в кованых сапогах. Физическая боль была для него новостью, причем новостью крайне неприятной. Но помимо очевидного неудобства, подобная ситуация заключала в себе и определенную мрачную иронию: он мог использовать свою силу, чтобы убрать боль, но тогда бы он стал еще более слабым, а значит, и более восприимчивым к подобным ощущениям в будущем. Аполлон с трудом поднялся на ноги, отклеил от щеки флаер и стряхнул окурки с измятого, перепачканного вином пальто. В конце концов он ограничился полумерой — сделал из почти невыносимой муки пульсирующую, но терпимую головную боль, которая как раз соответствовала его настроению. На полу зала он нашел достаточно мелочи, чтобы заплатить за автобус, который довезет его домой. По опыту он знал, что Дионис уже забрал наличность из кассы, а значит, взламывать ее не было смысла.
На автобусной остановке собралось немало смертных — матери с детьми, пенсионеры с сумками-тачками, а также несколько жителей пригородов, которые были одеты в строгие костюмы и, очевидно, считали себя выше других. Все они старались держаться подальше от Аполлона, в другом конце павильончика, и тайком бросали на него презрительные взгляды.
«Я бы мог закопать вас всех, просто щелкнув пальцами, — думал Аполлон. — Мог бы превратить в настурции, червей или вчерашние газеты. Мог бы живьем содрать с вас кожу, поменять местами ваши внутренности так, чтобы у вас на месте рта оказались кишки, а из подмышек сыпалось дерьмо. Мог бы сделать так, чтобы глаза ваши закипели в глазницах. Мог бы, но не могу. Черт бы побрал эту Артемиду!».
Когда подошел автобус, смертные стали один за другим забираться в него, но водитель, который казался вялым и полусонным, умудрился закрыть двери прямо перед носом у Аполлона. Автобус тронулся с места и быстро скрылся вдали. Чтобы не подвергаться
Этим утром Лондон был тусклым и грязным, почти все вокруг имело цвет сажи. Повсюду были смертные — они молча, с ничего не выражающими лицами шли куда-то плотным потоком. Аполлон упорно двигался навстречу толпе, толкая людей в плечи и цепляя их портфели, когда они отказывались уступить ему дорогу.
«Интересно, что бы они сделали, если бы им стало известно, кто я такой? — размышлял он. — Если бы они узнали, что в моей власти солнце, изменилось бы их отношение ко мне? Вряд ли…».
У всех смертных была одна странная черта — они считали себя бессмертными. В какой-то мере такой высокомерный оптимизм даже нравился Аполлону. Он и сам в лучшие времена держался именно так.
Аполлон надеялся проскользнуть в свою комнату незамеченным, но когда подошел ко входной двери, то услышал за спиной торопливые шаги. Обернувшись, он увидел Артемиду в спортивном костюме и с собачьими поводками в руке — без собак, разумеется.
— С дороги! — прорычал Аполлон.
— Вообще-то я тебе не мешаю, — заметила Артемида. — Кстати, ты же не пойдешь на собрание в таком виде?
— Какое еще собрание?
— Ты что, забыл? Афина же вчера всех предупредила.
Аполлон грязно выругался.
— Совсем вылетело из головы, — пробормотал он. — Послушай, ты не могла бы как-нибудь объяснить мое отсутствие? Не хочу я туда идти — препаршиво себя чувствую. Все равно это будет бесцельная трата времени.
Артемида с решительным видом встала лицом к нему, спиной к двери. Аполлон заметил в ее глазах выражение праведного гнева и попытался взять себя в руки.
— Прежде всего, — проговорила Артемида, — я бы попросила тебя не употреблять в моем присутствии подобные выражения.
Аполлон повторил то, что он произнес минуту назад:
— Это, что ли?
Артемида поморщилась.
— Я нахожу нецензурную брань отвратительной, — заявила она.
— Да ты что? — изумился Аполлон.
— Далее, — продолжала Артемида. — Я все-таки надеюсь, что когда-нибудь ты начнешь более серьезно относиться к своим обязанностям перед этой планетой.
— Каким еще обязанностям? — спросил Аполлон.
— Ты только посмотри на себя! — воскликнула Артемида. Протянув руку, она сняла с него целлофановую обертку от пачки сигарет. — Где ты провел прошлую ночь? В какой клоаке? И какой пример ты подаешь смертным? Ведь ты как-никак бог!
— Возможно, ты не знаешь, но смертные очень не любят брать с кого-либо пример, а если и берут, то только с себе подобных, с тех, кто проводят ночи, как ты выразилась, в клоаках, то есть в ночных клубах, а не с тех, кто бегает на рассвете и никогда не занимается сексом.
— Может, это и так, — не стала спорить Артемида, — но ты не должен забывать, что наша семья никогда еще не оказывалась в таком сложном положении. И есть надежда, что Афина сможет нам помочь. Если, конечно, сумеет четко сформулировать свои мысли…
— А если мне наплевать на положение нашей семьи?
— Я точно знаю, что тебе не наплевать на самого себя и что ты хочешь вернуть себе силу.
— Мне незачем было бы ее возвращать, если бы ты не вытянула из меня ту клятву.