Игры Кришны. Кришитоши

Дадашев Александр Александрович

Вместе они завороженно любовались полетом шмеля. Марьям могла часами задавать Филиппу вопросы. Филип всегда на них отвечал, словно самому себе, поскольку сам иногда не знал на них ответа.

— Как же я раньше об этом не задумывался? — ворчал он сам себе под нос. Хадиджа наблюдала за ними сидя на веранде. Лейла была утомлена нескончаемыми играми, она присоединялась к Хадидже, и обе они с любовью наблюдали за тем, как маленькая Марьям и старый Филипп забавлялись, словно сверстники.

Не будучи посвященной, Хадиджа все равно задумывалась о том, что ее Марьям — необычный ребенок. Повышенное внимание со стороны влиятельных особ из двух миров, казалось бы, противоположных друг другу, было сосредоточено на ней одной. Двух миров, ставших

для нее родными в силу обстоятельств и в то же время одинаково далеких друг от друга, несмотря на ее принадлежность к одному из них.

Но была и другая причина, по которой Хадиджа считала Марьям необычным ребенком. Как-то раз войдя в комнату к Марьям, Хадиджа застала ее играющей с пламенем. Она танцевала, подняв руки к небу, а маленькое пламя словно мотылек порхало у нее в ладонях. Спускаясь по рукам и прижимаясь к шее девочки, оно, казалось, щекотало Марьям, которая звонко хохотала и падала от смеха на колени.

Увидев застывшую от изумления мать, Марьям на мгновение остановилась.

— Это Агни. Он мой друг, — радостно объяснила девочка. — Агни благодатный, поэтому не обжигает. А еще он говорит, что не обжигает меня, потому что я чиста и мне нечего бояться. Подержи его! — доверчивая девочка протянула матери свою ладонь, на которой бился огонек. Едва Агни коснулся руки Хадиджи, женщина вскрикнула.

— Он обжег меня!

Марьям, по-детски насупившись, принялась ругать своего друга. Агни, словно прося прощения, склонился перед Марьям и Хадиджей.

— Не рассказывай, пожалуйста, отцу Франческо о случившемся, — попросила Марьям. Хадиджа, прижав дочь к себе, кивнула в знак согласия.

— Пойдем примерять новое платье.

— Франческо приехал? — обрадовалась Марьям.

— Нет. Приехал Петр. Франческо приедет завтра.

Выбежав из комнаты, Марьям бросилась к Петру с тысячами вопросов. Петр испытывал к Марьям самые теплые чувства и всегда сторонился ее матери, поскольку его тянуло к ней что-то доселе ему неведомое. Однажды, исповедуясь своему другу Фанческо, он посвятил его в свои переживания.

— Ты влюблен, — улыбнулся ему друг.

— Если бы у меня была еще одна жизнь, я провел бы ее с Хадиджей. Но эту я посвятил служению.

— Еще одна жизнь? — загадочно повторил отец Франческо и добавил: — Да будет так.

Следующий день Марьям провела в обществе Петра, старого Филиппа и отца Франческо, который с отеческой любовью рассказывал девочке библейские истории. Марьям внимательно слушала.

Вечером, благословив Марьям на грядущий сон, отец Франческо отправился в свою библиотеку. Марьям, оставшись с матерью, любовалась новым платьем.

— Я слышу удивительно красивую мелодию, когда нахожусь рядом с Франческо, — сказала она Хадидже. Эту мелодию она слышала, когда в своем давнем сне парила над лугом, и вновь в ее памяти возник образ мальчика, представшего пред ней как ее вторая половинка. Думая о нем, девочка уснула.

Так, согретая любовью родных и близких, Марьям росла, распускаясь, словно бутон молодой розы, радуя всех вокруг.

Я

Возвращение

Лилия

Борьба с уродом на некоторое время отвлекла меня от боли, которая тут же напомнила о себе. Как только я расслабился, испытав сладкий миг победы, заболело все тело, мне даже стало дурно. Я с трудом волочил ноги, сдерживая рвотный порыв. Неведомая мне сила потащила меня на улицу. Солнце палило беспощадно. Мое измученное лицо говорило о том, что у меня была тяжелая ночь. Прохожие с сочувствием смотрели мне в след. Словно сторонний наблюдатель, отпустив поводья, я наблюдал за самим собой, пока не оказался на пляже. Стоя на обжигающем ноги песке, оглядывая прибрежную полосу, я не искал себе место для падения. Больше того, я вообще не понимал, зачем я здесь. Мой взгляд упал на стоящую в двух шагах девочку. Она смотрела в область моей груди, где находился урод. Лицо девочки выражало

восторг. Раскинув руки, она будто пыталась дотянуться до неба. До меня начали доноситься звуки, издаваемые находящимися во мне малышом. Мне стало неловко от того, что кто-то может их услышать. Девочка явно понимала по-своему, по-детски, и что-то ему отвечала. Я пытался вызвать в себе урода, но он молчал. Без него разобраться в происходящем я не мог, как и не мог понять языка, на котором говорил малыш.

Но ведь девочка его понимает. Значит и я смогу. Надо лишь настроиться с ним на одну частоту. За считанные мгновения я провел анализ -речь стала моей неотъемлемой частью. А как еще можно мыслить? Музыкант делает это, перебирая звуковые комбинации. Художник мыслит образами. Образы вызывают ассоциации. Надо отказаться от привычного мне восприятия информации, отказаться от речи и проникнуться языком чувств. Мысль в своем изначальном виде не имеет привычной нашему восприятию формы. Все эти обличия подобны линзам, которые перебирает урод.

— Ты слышишь меня? — обратился я к уроду, но он молчал. — Я-я-я-я, — протянул я, пытаясь его услышать, но слышал только собственный голос.

Занятый мыслями, я не заметил, как присел на горячий песок. Пока я был увлечен поиском урода внутри себя, малыш активно общался с девочкой. Погрузившись в себя, внутренним взором я увидел его блаженную улыбку и заулыбался ему в ответ. Радость наполнила меня. От любви мне захотелось обнять весь мир. Подавив в себе хлынувшее наружу чувство, я видел, как радость потоком вновь пролилась вглубь меня и омыла блаженный лик малыша. Ему понравилось. Я почувствовал с его стороны возникшее ко мне доверие. Еще мгновение — и я смотрел на мир его глазами. От восторга мне хотелось парить в небе птицей. Открыв глаза, я увидел стоящую напротив девочку и осознал, что все мои нынешние переживания являются частотой, передаваемой ею. Она была самой любовью в своей изначальной пречистой форме.

Следом в моей памяти начали проявляться образы. Первым был образ Яны в виде юной сеньориты, резвившейся в незнакомом, но казавшемся мне таким родным саду. Рядом с Яной была милая старушка, одетая в восточное платье. На уровне ассоциаций я осознал, что эта старушка является той самой девочкой, которая в данный момент общалась с малышом, находившемся внутри меня. Следующим в мою память ворвался образ Алекса, представшего в моем видении одетым в рясу священника. Рядом с ним в кресле сидела красивая женщина, одетая в такое же восточное платье, какое было на старушке. Все образы казались мне родными и не вызывали у меня вопросов. Образ женщины рядом с Алексом напомнил мне о доброте и заботе. Внезапно так же в ассоциативном плане он проявился ярче. Я снова открыл глаза и увидел ее перед собой. На мгновение я находился в замешательстве и ладонями протер глаза.

— Здравствуйте, — вежливо произнесла она, взяв девочку за руку. Девочка, как это бывает, когда нарушаешь личное пространство ребенка, насупилась и вырвалась у нее из рук. Подойдя, она присела ко мне на колени, чем явно смутила свою мать, принявшуюся извиняться:

— Ради бога, простите нас! Я сейчас ее заберу.

— Не переживайте вы так! — попытался успокоить я мать девочки и погладил ребенка по голове.

— Женя, — представилась женщина. — А мою дочь зовут Лилия.

Лилия одним жестом позвала Женю, та наклонилась к ней. Лилия, взяв ее за руку, усадила свою мать рядом со мной, создав немного неловкое положение.

— Артур, — с опозданием представился я.

— Она со всеми такая молчаливая, — принялась объяснять появление своей дочери Женя. — Вы ей понравились. Ой! Наши вещи! Мы слишком далеко от них отошли.

Она поднялась и взяла Лилию за руку. Но девочка принялась сопротивляться, прижимаясь ко мне, чем привлекала внимание отдыхающих. Чувствуя неловкость, я встал и, держа Лилию за руку, отправился следом за Женей.

— Мы собирались уходить. К полудню солнце печет невыносимо. За нами должны приехать.