Иисус Навин. Давид
Шрифт:
Иначе, как объяснил военачальник, в истории будет сказано, что Равву взял не Давид, а он, Иоав.
Защитники города вконец обессилели от жажды и голода, их косили болезни. Они отступили, когда мощному израильскому отряду удалось прорваться через главные ворота. Падение Раввы принесло Давиду не только много добычи, но власть над Аммоном и прочные позиции к востоку от Иордана.
А в Иерусалиме Вирсавия снова подарила Давиду сына. Мало кто обратил внимание на это событие.
Гарем Давида только тем был и занят, что снабжал его возможными наследниками. И, казалось, не было особых причин, чтобы этот поздний ребенок, названный
Первенцем Давида был Амнон, рожденный от Ахиноамы из Изрееля, на которой Давид женился в дни бегства от Саула, и Давид соответственно признал Амнона своим преемником и наследником. Далуиа, сын Давида от Авигеи в те же годы, был бы следующим преемником, но он умер в юности. Поэтому царевичи Авессалом и Адония поочередно следовали за Амноном. В деле царского первородства природа, похоже, злорадно иронизирует. Дом Давида не был исключением. Амнон унаследовал чувственные аппетиты Давида, но ни его красоту, ни его честолюбие, ни его талант вести за собой людей. Этими качествами с лихвой обладал Авессалом, царевич, вынужденный находиться в тени Амнона. Авессалом был любимцем Давида, ибо в нем Давид во многом узнавал себя. Все, что мы знаем о внешности Авессалома, это всеми признанная красота его, подобная красоте Давида, — от стоп своих до темени он не имел ни единого недостатка, а еще знаменит он был роскошной гривой своих волос. Авессалом был сыном Маахи, дочери царя Гессурского на Голанских высотах над морем Галилейским. Давид женился на Маахе, когда он управлял Иудой из Хеврона. Мааха родила Давиду и дочь, Фамарь, чья дивная красота дополняла красоту ее брата Авессалома. Эта пара была известна во всем Израиле. И все же, к огорчению многих, Авессалом был человеком без достойного его положения. Признание Давидом первородства Амнона не становилось менее серьезным из-за недостатков его первенца. Стало быть, следующим царем будет Амнон. Авессалрм считал это несправедливым, и в нем вызревало глухое недовольство отцом и Амноном.
Этому семейному конфликту суждено было привести к ужасным последствиям. Амнон отличался ненасытным любострастием.
В частности, будто желая сам себя уничтожить, Амнон был снедаем желанием овладеть своей единокровной сестрой Фамарью. Амнон жаждал Фамари столь безудержно, что иначе как одержимостью это нельзя было назвать. Он вздыхал о Фамари, вызывая в воображении картины их пылкой любви, ее полной покорности в его объятьях.
Ближайшим другом Амнона был Ионадав, сын Самая, брата Давидова. Ионадаву нужна была не только дружба с Амноном. Он алкал всех тех преимуществ, которыми мог бы пользоваться закадычный друг будущего царя, и всячески тщился как можно теснее сблизиться с наследником престола.
Именно Ионадаву признался Амнон в своем желании обладать Фамарью. У израильтян кровосмешение считалось одним из самых страшных грехов, отвратительной мерзостью. Опасаясь традиции египетских фараонов выбирать жен среди собственных сестер и следующего за этим вырождения, священные заветы запрещали евреям поступать «как в земле Египетской». Но у коварного Ионадава чувство греха напрочь отсутствовало. Страсть Амнона не вызвала у него возмущения, и он не обладал благоразумием, чтобы предостеречь его от вероятных последствий. Вместо этого он стал советовать Амнону, как половчее заманить Фамарь в свои объятья.
— Ложись в постель твою, — сказал Ионадав, — и притворись больным;
Амнон воспользовался советом, лег в постель и притворился больным. Царя известили, и он тут же поспешил в покои Амнона. К его отеческому беспокойству примешивалась тревога о добром здравии своего наследника.
Давид был несколько озадачен, увидев, что Амнон, несмотря на недуг, больше думает о еде. Когда Давид спросил у сына, не может ли он как-нибудь ему помочь, Амнон ответил:
— Пусть придет Фамарь, сестра моя, и испечет при моих глазах лепешку, или две, и я поем из рук ее.
Если бы царь не торопился и задумался серьезно о просьбе Амнона, он мог бы предчувствовать беду — голос Амнона дрожал от нетерпения, глаза лихорадочно блестели. Но Давид был чересчур занят своими заботами и волнениями и не заметил ничего подозрительного. Да в сущности, ничего такого уж странного в просьбе Амнона не было.
При дворе Фамарь все любили. Ее жизнерадостность была заразительна. Все ею восхищались, все к ней стремились. О ее кулинарном искусстве ходили легенды. Ее заботливость исцелит Амнона. И Давид передал Фамари, чтоб она позаботилась о своем единокровном брате.
С помощью слуг, пришедших с ней в покои Амнона, Фамарь терпеливо замесила великолепное тесто из пшеницы и ячменя, затем испекла лепешки на чистейшем меде и козьем молоке и подала их брату. Но раньше чем Фамарь поняла намерения Амнона, тот приказал:
— Пусть все выйдут от меня.
Слуги поторопились выполнить распоряжение и оставили царевича и царевну наедине. Затем Амнон со своего ложа сделал знак Фамари и тихо сказал:
— Отнеси кушанье во внутреннюю комнату, и я поем из рук твоих.
Несмотря на охватившую ее смутную тревогу, Фамарь из уважения к старшему брату повиновалась.
Амнон истолковал ее послушание как признак согласия. Он перестал понимать разницу между реальностью и своими фантасмагориями, убеждая себя, что Фамарь жаждет ему отдаться с такой же страстью, с какой он мечтает овладеть ею. Амнон был тщеславным и жестоким мужланом. У него не было ни грана терпения и деликатности. Он мигом вскочил со своего ложа, грубо схватил ее за руку и притянул к себе, сказал ей:
— Иди, ляг со мною, сестра моя.
К его удивлению, Фамарь стала сопротивляться. Ее изумление и отвращение были неподдельны. Она оцарапала ему руку своими ногтями, когда он швырнув ее на ложе и взгромоздился на нее.
— Нет, брат мой, нет, не бесчести меня, ибо не бывает такого в Израиле; не делай этого безумия. Куда пойду я с моим позором? А тебя все будут считать умалишенным.
Но Амнона невозможно было остановить. В отчаянии Фамарь вскрикнула:
— Поговори сначала с царем; пусть он отдаст меня тебе.
Но Амнон не хотел ничего слышать. Он зашел слишком далеко. Он осуществит свою фантазию, сейчас, немедленно!
Но как только он удовлетворил свое желание и Фамарь отодвинулась на угол ложа, задыхающаяся, вне себя от горя, в изорванной одежде и с синяками на белой коже, Амнон вдруг понял, что похоть обманула его. То, к чему он стремился, оказалось иллюзией. Его поступок был омерзителен. Но Амнону не хватало честности, чтобы признать свою вину. Вместо этого он перенес отвращение к себе на грубо изнасилованную девушку и закричал: