Икар
Шрифт:
И белый. Такой белый — вот почему ее милая madre [25] думала, что он идеальный. Такой чистенький.
А вот она не удивилась, когда ее отчим в первый раз вошел в ее комнату в ту ночь, которая все переменила. Он ей ничего плохого не сделал, он был так добр с ней. Он помогал ей делать уроки. Заступался за нее, когда мать ее ругала. Он ей нравился. Она даже думала, что сумеет его полюбить. Но в его глазах она увидела то же самое.
Por favor.
Вот только сказал он это по-английски. Сказал как белый человек.
25
Мать (исп.).
Она не стала обижаться и сердиться, когда он встал на колени и стал шептать про то, что он сделает для нее все на свете.
Чистая правда. Настоящую пустоту.
Когда она начала работать, то в первое время не позволяла мужчинам дотрагиваться до нее. Она просто мучила их, изводила. Ну и кокетничала, ясное дело. Потом это каким-то образом прекратилось, барьер исчез, и ее стали хватать, гладить, сопеть и закатывать глаза, будто в припадке. В какой-то момент она поняла, что прикосновения для нее ничего не значат. И она стала позволять трогать ее. На душе у нее по-прежнему было тоскливо и пусто, но порой бывало забавно. Когда она видела их, так вожделеющих ее, так жаждущих всего, ее разбирал смех. Иногда она смеялась про себя, а иногда открыто, прямо им в лицо. Но их ее смех нисколько не задевал, лишь бы получить, что хотели. Это был урок номер один из тех, что она выучила за последние три года: пока получаешь то, чего хочешь, плюй на все.
Она не знала, сколько времени продлится такая жизнь. Она боялась, что жизнь закончится, и скорее раньше, чем позже. Потому что она кое-что знала. У нее была тайна. Тайна, которая ее пугала. Кроме шуток, здорово пугала. Не давала уснуть по ночам. Иногда ее бросало в холодный пот, когда она сидела на белом мягком диванчике в своей гостиной и пила чай, сложив ноги по-турецки. Она была уверена, что об этом никто даже не догадывается. Она была уверена, что эту тайну, кроме нее, не знает никто. Но тайна была, и она жила с ней каждую минуту, а тайна все росла, росла и теперь ела ее поедом днем и ночью, и пугала ее, и заставляла обливаться холодным потом.
О да, она была хорошенькая.
Но она была недостаточно хорошенькая.
Нос у нее был великоват и чуточку, самую малость свернут набок. Зубы превосходные — белые и ровные, а вот десны слишком выдавались вперед. Когда она раздвигала губы, становились чересчур видны розовые десны, и она это ненавидела. Вот почему она редко улыбалась.
К тому же она сходила с ума из-за своей кожи. Кожа была сухая, сколько бы она ни мазалась дорогими увлажняющими кремами, и неровная. Имелись изъяны: маленькие бугорки и волосики. Когда она порой смотрела при ярком освещении на свое отражение в зеркале над туалетным столиком, ей становилось дурно. Кроме шуток, по-настоящему дурно. Она рассматривала увеличенные недостатки своей кожи пять минут, десять минут, а случалось, и целый час, а потом у нее начинал болеть живот, и ей приходилось ложиться. А когда она ложилась, то начинала думать о своих бедрах — о том, что они слишком широкие, ну, кроме шуток, чересчур широкие. Сейчас этого никто не замечает, но она-то точно знала, что случится лет через десять. Десять лет — это целая вечность, как может показаться, о, ведь уже прошло три года с тех пор, как она приехала в Нью-Йорк, а время промелькнуло так незаметно. Казалось, она только вчера приехала. Так вот, она знала, что каждую минуту бедра у нее будут становиться все шире, а трицепсы — все дряблее и фигура у нее станет такая же, как у ее матери, а когда это случится, мужчины перестанут ее любить, они будут уходить от нее, как уходили от ее матери…
Нет. Ей так нельзя. Как только это произойдет, все изменится. Но пока что это была ее тайна. Никто не знал, что произойдет, когда она станет старше. И
А потом она вдруг обнаружила, что о ее тайне известно еще одному человеку. Она рассказала ему о своем прошлом, об отце, о том, как он ночью прокрадывался в ее комнату. О разводе родителей, об отчиме, о религиозности матери, о самоубийстве сестры, о пьянстве второй сестры. Да-да, она все рассказала ему о том, какой была раньше. И он сам догадался, какой она станет впоследствии. Каким-то образом сам понял. Наблюдал за ней, когда она смотрела на свое отражение в зеркале. Она заметила, что он стоит на пороге ванной комнаты, обернулась, а он сказал: «Боишься». Сказал так просто, легко. И не как вопрос он это произнес, а скорее как ответ.
«С какой стати мне бояться?» — дерзко спросила она и забросила за спину свои мелированные тяжелые волосы. Мужчины таяли, когда она вот так забрасывала волосы за спину, особенно с тех пор, как она сделала мелирование.
А он не растаял. Просто еще на несколько секунд задержал на ней взгляд, а потом сказал: «Потому что ты достаточно догадлива и знаешь, что с тобой произойдет».
Ей хотелось спросить: «О чем это ты? Что такое со мной произойдет?». Но она не стала спрашивать, потому что он был прав. Она уже все знала сама.
Точно так же, как он знал, что она недостаточно красива.
В этот момент она впервые поняла, что влюблена в Кида.
И еще она впервые поняла, на что способна.
Она впервые подумала о том, что могла бы убить его.
Es verdad.
Кроме шуток, могла бы его убить.
Убийца
Она поверить не могла, что ее жизнь складывается так удачно.
Пока был не денек, а просто мечта. Она проснулась одна, и это ей понравилось. Она совершила утреннюю пробежку — обежала весь Центральный парк по кругу два раза. Она бежала легко, голова у нее была светлая, ей удавалось сосредоточиться на том, чем она занимается. Она ровно дышала. Вдох — выдох. Левой, правой. Она держала удобную скорость, ни с кем не соревновалась. Покинув парк, она перешла на быстрый шаг за квартал до своего многоэтажного дома. Она обожала жить в Верхнем Уэст-сайде — что могло быть лучше? Войдя в подъезд, она улыбнулась консьержу, поднялась на почти бесшумном лифте и вошла в любимую квартиру. С минуту она побродила по квартире, любовно прикасаясь к картинам на стенах, к куску индийской ткани, натянутому на раму и повешенному на стену в гостиной над элегантным диванчиком в стиле «Shabby Chic». [26] Она прикасалась к этим вещам, и они словно оживали, становились для нее реальными. Так для нее обретала реальность ее теперешняя жизнь.
26
«Потертый шик» (англ.).Название фирмы, основанной дизайнером Рейчел Эшвелл в 1989 году. Главный принцип стиля — простота, удобство, функциональность, уют. В доме в стиле Shabby Chic старые вещи и покупки с «блошиного рынка» соседствуют с новыми — лишь бы хозяину было удобно.
Еще вечером она измельчила в кофемолке темные кофейные зерна французской зажарки и теперь засыпала кофе в верхний контейнер сверкающей черной кофеварки «Cuisinart», добавила туда же совсем немножко корицы и ванили, после чего осталось залить в кофеварку четыре чашки воды и щелкнуть рычажком включения. Аромат готовящегося кофе сразу наполнил кухню, а она тем временем сняла промокшую от пота одежду, бросила на пол в гостиной, вбежала в ванную, включила горячий душ и постояла под приятно обжигающими струйками. Она яростно растерла все тело мочалкой и два раза вымыла волосы шампунем.
Чистую одежду она приготовила с вечера — она давно пришла к выводу, что организованность и порядок лучше, чем наоборот, — и после душа надела деловой костюм. Вечером ей предстояло руководить вечеринкой, и до этого времени домой зайти она не могла, так что нужно было выбрать что-то подходящее и для работы, и для вечера. Черная юбка с тонкими полосками была достаточно короткой и приоткрывала ноги ровно настолько, чтобы это выглядело сексуально и привлекательно, но при этом была не настолько облегающей, чтобы женщину обвинили в недостатке вкуса. Подобранный по цвету пиджак консервативного фасона был прелестно притален. Она оставила две верхние пуговицы незастегнутыми, чтобы была заметна ее длинная изящная шея и уголки ключиц. Вопреки консерватизму покроя пиджака она не стала надевать под него блузку. Пусть все гадают, есть там что-то под пиджаком или нет. Еще кое-что она поняла давным-давно: загадочность лучше, чем ее отсутствие.