Икс-металл
Шрифт:
— А если бы воины оставались вдвоем?
— Один из них мог бы спастись и вовремя дать знать Санниаси о случившемся, чтобы Санниаси мог принять меры! Но если бы Малек оставил на форпостах двух воинов, то не мог бы доставить вас, пленных. Убивая кого-либо из вас, он преступал инструкции. Словом, он предпочел снять весь пост, оставив форпост в пустыне без охраны, и Санниаси за это осудил его на смерть!
— А если бы Малек оставил одного воина, то Санниаси мог бы осудить Малека на смерть именно за это решение?
— Мог
— И это вы, вулоды, называете справедливостью, правосудием?
— Санниаси справедлив! — видимо, несколько смущенно пробормотал жрец. — Он знает, что он делает! Его деяния согласуются с волей Санниа и Индры…
— Или с его собственным расположением духа. Но я не допущу смерти Малека!
— Ты? — удивился молодой жрец.
— Ну, да! Мне нравится этот ваш воин, я нахожу, что он действовал совершенно резонно, и я не позволю, чтобы какой-то прячущийся от всех старик…
— Остановись! Ты говоришь о вездесущем и всеведущем Санниаси!
— Начхать я хотел на этого вездесущего, в которого не верю! А если он слышит мои слова, тем лучше! Пусть знает то, что ему знать необходимо! Довольно играть в прятки, господа вулоды! Ты, Алледин, состоишь членом верховного совета?
— Ты сказал!
— Да. А я тебе еще говорю: ты же состоишь и членом тайного совета, который заседает под председательством вашего Санниаси для решения важнейших вопросов по ночам!
— Кто… кто тебе эту тайну открыл? — побледнев, пробормотал жрец, теряясь и проговариваясь.
— Мои собственные глаза. Наука, которая называется логикой, друг мой! И способность соображать кое-что, не веря в сказки! Но это в сторону! Итак, я вам, вулодам, нужен!
— Ты, господин?
— Да. Я вам нужен для того, чтобы вы научились изготовлять велосипеды, ружья, револьверы, пушки, бронированные автомобили. Пожалуйста, не вздумай опровергать сказанное! Я не поверю, потому что знаю ваши мечты, ваши грандиозные планы! Ну, так вот же: или Малек будет жить, или… Или я размозжу себе голову, но не скажу вам ни единого слова, как что делается… Понял?
— Ты не знаешь, чего ты требуешь, господин! — дрожащим голосом пробормотал жрец. — Право, ты не знаешь, чего ты требуешь!
VII
Алледин все твердил мне на мое требование об отмене смертного приговора Малеку:
— Это невозможно, это немыслимо, чужеземец! Ты не знаешь сам, чего ты требуешь!
Но я упорно стоял на своем и видел, как мало-помалу отвоевываю территорию.
Мой наставник и руководитель начал говорить, что снятие «макази» оскорбит все население, что сам Малек откажется от помилования. Потом речь пошла уже не о том, что Малека нельзя, немыслимо помиловать, а о том, что его невозможно снова объявить «кази».
И я понял, что тут я дошел до границы, перешагнуть которую мне не удастся.
Но если нельзя перешагнуть препятствие, то, вероятно,
И я предложил следующую комбинацию:
— Малек остается «макази». Это означает, что он не должен жить. Как это понимать? Я понимаю так: не должен жить среди объявленных «макази». Но может жить вне их общества.
Почему нет?
Разве свет клином сошелся? Разве у тех же вулодов нет массы мест вне их родового гнезда, за стенами кратера? Разве они не являются обладателями нескольких маленьких оазисов в пустыне, где расположены отдельные форпосты?
Пусть один из этих маленьких оазисов обратят в подобие «русской страны изгнания» — угрюмую Сибирь — и отправят туда Малека с обязательством никогда не возвращаться в центральный поселок, не вступать в отношения с остальными вулодами.
— Но он сам не согласится на это! — упорствовал Алледин. — Это ведь опозорит его в его собственных глазах!
— Ладно! А правда ли, что ни один вулод не имеет права ослушаться приказания Санниаси?
— Разумеется! Ослушание немыслимо. Ведь Санниаси передает людям волю самого божества…
— Ну, так пускай же Санниаси и передаст Малеку такую волю Индры, Агни, Санниа или кого угодно:
— Малек изгоняется, а в наказание за его прегрешения он осуждается на жизнь в отдаленном оазисе, а не на смерть. Подчинится ли Малек этой воле божества?
— Подчинится, но…
— Стоп! У Малека есть невеста.
— Да! Это одна из молодых жриц богини Санниа, красавица Равиенна.
— Если бы Малек умер, должна ли была бы Равиенна умереть?
— Нет. Они страстно любят друг друга, но они еще не стали мужем и женой. Равиенна — невеста и потому свободна остаться живой.
— Но что она сделает, если Малек умрет?
— Она принесет себя в жертву богине Санниа.
— А если Малек будет только изгнан?
— Она… она, надо полагать, последует за ним в изгнание. Она его любит до безумия…
— Ну, так вот что: пусть же Санниаси изъявит всенародно волю божества, чтобы Малек был только изгнан и чтобы до его смерти с ним вместе в оазисе жили несколько человек рабочих со своими женами и детишками. Постой, Алледин! Я еще не все сказал. Когда Санниаси будет выбирать для отправления в изгнание людей, пусть его перст отмечает имена тех, кто не иначе как в ближайшем будущем подвергся бы обречению на смерть…
Жрец хотел что-то возразить, но сдержался, поклонился мне и сказал вежливо:
— Ты гость наш, и я думаю, Санниаси признает возможным сделать приятное тебе. Я иду!
И он ушел объясняться с вулоджистанским далай-ламой, или, вернее, с главными жрецами: я подозреваю, что сам Санниаси отнюдь не был всемогущим и что настоящими распорядителями судеб Вулоджистана и всех пятидесяти тысяч вулодов были именно товарищи Алледина, семеро главных жрецов, а Санниаси являлся только куклой, пляшущей под их искусную дудку…