Иллюзии Доктора Фаустино
Шрифт:
– Барышня говорит, что вы способный и все на свете знаете, но вы немного рохля, потому что не объясняетесь С нею.
– Так она и сказала?
– Я не говорю – и Манолилья не говорит, – что она сказала так, слово в слово, но если говорить по-нашему, по-простому, то это точно.
– Ну хорошо, хорошо. Когда ты снова встречаешься с Манолильей?
– Сегодня в час ночи. Как только хозяйка уляжется, она выйдет к решетке.
– Может она передать письмо для доньи Констансии?
– Почему нет? Пишите побыстрее.
Дон Фаустино тотчас сел за письмо и, написав его, вручил слуге для передачи Манолилье.
Доктор
На следующее утро, едва Респетилья вошел в комнату, чтобы почистить платье, доктор спросил его о письме.
– Манолилья обещала передать его сегодня утром, как только барышня проснется. Теперь она прочитала его раз тридцать и выучила наизусть, – ответил Респетилья.
– Думаешь, она ответит?
– И думать нечего. Ясно как божий день, что ответит, Сегодня ночью получу ответ – и сразу к вам.
Пока происходил этот разговор, донья Арасели, озабоченная тем, что ее планы не осуществляются, решила нарушить молчание и поговорить с племянницей. Сказав дома, что она идет к ранней мессе, донья Арасели направилась к Констансии, которая уже проснулась, но еще не вставала. Дона Алонсо дома не было: он рано выехал в поле. Барышня Бобадилья была этому рада, так как не хотела, чтобы ее обвиняли за излишнее усердие в устройстве любовных дел.
В прошлом донья Арасели часто влюблялась, и всякий раз неудачно. Как все женщины, много любившие в молодости, она радовалась любви молодых людей и играла теперь вторую роль с тем же увлечением, как некогда первую.
Мне кажется жестоким и несправедливым, когда люди наделяют пожилых женщин, занимающихся посредничеством в любовных делах, ужасным, обидным и неблагозвучным прозвищем, которое я даже не решаюсь вымолвить. Если это посредничество бескорыстно и преследует благородные цели, то я считаю его высшим проявлением любви к ближнему, замечательным альтруистическим поступком. Это любовь к любви, без расчета на личное благополучие и выгоду. Нет такого акта милосердия, который можно было бы с большим правом считать проявлением благодетельной сверхлюбви, и я не понимаю, почему ее чернят и поносят. Творить подобную добродетель – все равно что вылечить больного, утешить пленника, утолить жажду страждущего, дать приют путнику, прикрыть наготу исстрадавшейся души платьями и украшениями бесценной любви. Только нежные и сердобольные жены вроде доньи Арасели способны на такую добродетель. Есть в этой добродетели нечто родственное поэтическому порыву, вдохновению, благороднейшему зуду творить прекрасное, создавать произведения искусства, Разве есть творение искусства прекраснее любви, прекраснее, чем согласие и гармония двух чувств, чем слияние двух душ в одну?
Движимая этими высокими и святыми порывами донья Арасели вошла в спальню племянницы. В комнате витал приятный аромат. Это не был искусственно добываемый запах фирмы Аткинсон или Виолет. На ночном столике было только мыло и кувшин с водой. Если читателю не приелись мои мифологические сравнения, то я позволил бы себе сказать, что комнату Констансии наполнили ароматом, во-первых, нимфа из фонтана ее сада и, во-вторых, Гигия и Геба, богини здоровья и молодости.
Одно из окон спальни выходило в сад. Лучи солнца освещали комнату девушки, пробиваясь сквозь густую зелень жимолости
На ночь Констансия не надевала ни чепца, ни сетки, и ее роскошные черные волосы свободно рассыпались по подушке.
Ласковое тепло, разлитое в воздухе, не требовало иного одеяния, кроме ночной рубашки тонкого голландского полотна, завязывавшейся у самой шеи бантиком небесно-голубого цвета. Простыня и легкое одеяло мягко облегали тело красавицы, обрисовывая изящные девичьи формы.
Донья Арасели, кроме чувства родственной любви, владела, как выражается Данте, «пониманием любви» и не могла не прийти в восторг при виде племянницы. Налюбовавшись ею вдоволь, она обняла ее, расцеловала и сказала:
– Ты удивительно хороша, милочка. Храни тебя господь. Вылитая Мария Магдалина, но без ее грехов и без необходимости каяться.
– Тетушка, ваша лесть похожа на насмешку. Но я не тщеславна.
– Что за насмешки? Ты такая прелесть, что другой не сыщешь. Слава господу богу за творения его. Именно в эти моменты нужно видеть женщин, чтобы судить об их достоинствах: когда они простоволосы, не набелены, не нарумянены, то есть являются нам такими, какими их создал сам господь.
– Что заставило вас прийти в такую рань, тетушка?
– Как ты хороша, дитя мое, когда просыпаешься! Роза, да и только, – перебила ее тетка.
И действительно, Констансия рдела как роза, когда тетка так неожиданно вошла в спальню. И это потому, что она только что прочла письмо и едва успела спрятать его под подушку.
– Вполне естественно, тетушка. Вы сами объяснили, почему я хорошо выгляжу: и грехов у меня нет, и каяться не приходится.
– Прибавь еще: и любовных забот нет и бессонницы, Вот этого я никак не могу взять в толк. Впрочем, постой! В глазах у тебя что-то такое светится. Откуда же этот огонек? Уж не из сердца ли? Но разве ледышка может загореться?
– Почему вы решили, что ледышка? Напротив, сердце мое полно любви.
– И к кому же, дитя мое?
– Пока ни к кому. Но разве не может сердце гореть любовью не из-за кого-нибудь, а вообще?
– Ты говоришь какие-то пустяки. Мне это непонятно. Любовь – это желание, страстная жажда, горячее стремление соединиться с, любимым предметом. А если такого предмета нет, то какая же это любовь? К чему ты можешь стремиться? Чего жаждать?
– Постойте, тетя. Сейчас я опровергну ваши доводы. Бывает ведь и так: любовь есть, а определенного предмета нет. Тогда его выдумывают, воображают его себе и грезят им – то есть любят воображаемый предмет. Я так и поступаю. Ах, если бы вы знали, какой чудесный предмет я творю для себя!
– Неужели он не похож на твоего кузена Фаустино?
– Говоря откровенно, все образы, созданные мною, очень далеки от реальности: они неясны, расплывчаты, воздушны. Очертания их дрожат, как в светящемся тумане. Оттого я и не знаю, похож предмет моих мечтаний на кузена или не похож. Иногда да, иногда нет.
– Значит, ты любишь образ, о котором сама ничего не знаешь толком?
– И знаю и не знаю. Для меня самой это загадка, которую я не могу разгадать.
– Не лукавь. Оставь свои туманности. Скажи прямо: любишь ты кузена или нет?