Иллюзии Доктора Фаустино

Валера Хуан

Так, держа топор в одной руке и свечу – в другой, он прошел несколько коридоров под низкими полуразвалившимися сводами, миновал несколько оружейных комнат, заваленных мусором.

Он не знал этого лабиринта, вернее, забыл его (хотя когда-то частенько заглядывал сюда из чистого любопытства). Двигаясь наугад, он вдруг споткнулся о камень и, чтобы удержаться на ногах, выпустил свечу: свет потух, он очутился в кромешной тьме, не зная, где он находится и куда нужно идти,

XXI

В погоне за женщиной

Доктору удалось нащупать впотьмах подсвечник, но он был ему ни к чему:

зажечь свечу было нечем, а так – он только мешал. Пытаясь найти выход, доктор ощупью двигался вдоль стены. Но в этом каменном мешке не было ни окна, ни отверстия, и свет месяца, украшавшего небо в эту майскую ночь, не проникал сюда.

Там, снаружи, в кронах деревьев и в высокой траве тихо шумел приятный свежий ветерок, но здесь, где находился теперь доктор, от него делалось жутко. Гуляя по галереям и узким проходам, он стонал, наталкиваясь на мрачные полуразвалившиеся стены, дробился на тысячу печальных, хватающих за сердце звуков. Отвратительно было слышать и шум, поднятый крысами, встревоженными вторжением непрошеного гостя в их владения.

Несмотря на свою ученость, доктор не был твердо уверен в том, что на свете нет чертей, привидений и других сверхъестественных существ. Однако бешенство, охватившее его, когда он увидел себя в заточении, оказалось сильнее смутного страха перед разгуливающими чертями.

Эти соображения невольно облеклись у него в форму звучащего слова: из его уст вырвалось несколько проклятий, да простит его бог. И как бы в ответ на свои слова, он услышал близко от себя шаги какого-то существа, несомненно, покрупнее крысы. Но не было видно ни зги. Доктор напряг зрение, и перед его глазами пошли какие-то светлые круги, они росли, ширились, заполняли пространство причудливыми, фантастическими узорами. Внутри этих кругов, красных, желтых, зеленых, как портреты в рамах, возникали то голова Хоселито Сухого в железном ошейнике и с высунутым языком, то видение женщины, похожей на Марию, или на перуанскую принцессу, или на обеих сразу, то фигуры старцев-отшельников вроде святого Антония. Доктор не испугался и не растерялся, напротив, как бы бросая кому-то вызов, он выкрикнул новое проклятие.

Но едва с его уст сорвалось это последнее проклятие, как существо, шаги которого он только что слышал, навалилось на него. Доктор почувствовал, как уродливые сильные и сухие, как у мумии, руки охватывают его, и ощутил на своем лице прикосновение чьего-то волосатого лица. Инстинктивно – размышлять было некогда – доктор оттолкнул чудовище, но оно снова навалилось на него, ткнулось своей мордой в его щеку и запечатлело на ней холодный слюнявый поцелуй.

Надо признать, что подобное происшествие могло напугать кого угодно. Ветер стонал, свистел, бормотал, подражая плачу, пению, стону и даже каким-то непонятным словам на непонятном языке. А тут еще отвратительное таинственное существо облапило дона Фаустино и тыкалось мордой ему в лицо.

Несмотря на свою просвещенность, доктор почти поверил в то, что с ним связался сам дьявол. Какое-то мгновение он колебался: пустить ли ему в ход топор, чтобы одолеть чудовище, или осенить себя крестным знамением, чтобы прогнать его. В этот самый момент раздался жалобный вой, совсем не похожий на человеческий.

Доктор расхохотался и немного смущенный и пристыженный произнес:

– О Фаон! И ты здесь? Черт возьми, это же Фаон!

Это был самый красивый, самый крупный из всех его охотничьих псов. Полный добрых намерений, соблюдая благоразумную осторожность,

Фаон все это время тихо, чтобы не вспугнуть дичь, следовал за хозяином, даже не подозревая, что может его напугать.

Доктор погладил собаку и еще раз убедился, что в ответ на его проклятия явился именно Фаон, а не что-нибудь другое. Он решил полностью довериться собачьей сообразительности, надеясь, что Фаон, друг красавицы по кличке Сафо, выведет его из кромешной тьмы. Для верности он обвязал шею поводыря носовым платком и взялся за кончики.

Пес каким-то необъяснимым чутьем понял, что хозяина надо вести. Но куда? Однако Фаон двинулся в путь, доктор – за ним.

Скоро доктор почувствовал, что собака потянула его вверх, Это была лестница. Поднявшись по ней, он увидел лунный свет, ощутил на лице свежий ветерок и тут же определил, что находится неподалеку от выступа башни, соединяющейся с церковью сводчатой галереей, К несчастью, отсюда не было входа в церковь, а через узкие стрельчатые окна едва ли мог пролезть даже очень щуплый человек.

От досады и огорчения доктор топнул ногой. Фаон снова потянул вперед, повел хозяина вниз по лестнице, по которой они только что поднялись, и вывел его во внутренний двор замка, поросший высокой травой. Хотя дон Фаустино не был опытным следопытом, но заметил, что трава местами примята, следы свежие и оставлены маленькой женской ножкой. Ошибки быть не могло: Мария прошла здесь.

По жесту хозяина Фаон понял, что тот доволен, понял он также, что след взят правильно, и с радостным лаем ускорил бег. Доктор поспешил за ним.

Они попали в какой-то коридор, снова поднялись по лестнице и очутились на втором этаже башни. В одной из стен открывался арочный проход, соединяющий замок с церковью.

Они миновали арку, спустились по какой-то узенькой лестнице вниз и оказались на хорах замечательной бермехинской церкви. Здесь было тихо и темно, хотя внизу горели лампады: одна – перед главным алтарем, а две других – перед нишами святого покровителя Вильябермехи и Иисуса Назарейского.

С хоров ничего не стоило спуститься в неф церкви – этот путь был хорошо известен доктору.

Затем он проследовал к двери, ведущей в ризницу. Доктор предположил, что Мария могла пройти именно здесь. Правда, он не был в этом твердо уверен, но, заметив нетерпение, которое проявлял Фаон, понял, что его предположение было правильным.

Какова же была его досада, когда он обнаружил, что дверь в ризницу заперта. С этой дверью было не так легко совладать: она была сделана из толстых ореховых досок и могла выдержать град ударов. Пытаться выломать ее не было смысла. Да он и не осмелился бы это сделать. Рядом с дверью, ведущей в ризницу, в нише алтаря, выполненного в стиле чурригереско, помещалось изображение Иисуса. В склепе, под тяжелыми каменными плитами, по которым шел доктор, покоились останки его предков. Каждый его шаг гулко звучал в недрах церкви и многократно повторялся, отражаясь от стен.

Однако он несколько раз постучал в дверь тыльной частью топора. Никто не отозвался. Он постучал сильнее – безрезультатно. Наконец, потеряв терпение, он стал стучать изо всей силы. Каждый удар многократно отдавался усиленным эхом, и возникал единый мощный гул. Казалось, что это сам бог звал на страшный суд монахов-доминиканцев и членов семьи Мендоса, покоившихся в склепе. Ни одна живая душа не откликалась.

Тогда доктор наклонился к замочной схважине и крикнул:

– Отец Пиньон! Отец Пиньон! Вы что, оглохли?