Иллюзии Доктора Фаустино
Шрифт:
Как ни старался дон Фаустино выяснить, кто был таинственный незнакомец, благодаря которому он получил свободу, где находилась Мария, что с нею случилось, почему он должен считать ее умершей, он ничего не добился. Хоселито не мог или не хотел сообщать об этом. Он приказал подать доктору лошадь и отрядил ему в проводники наиболее надежных людей из шайки.
Когда все было готово к отъезду, доктор протянул руку атаману, и тот дружески ее пожал.
Пробираясь тропами, тропинками и проселочными дорогами, двигаясь только в ночное время, на третий день пути доктор и двое его провожатых добрались почти до самой
Когда доктор остался один, начало уже светать. Утро было великолепное. Он горел нетерпением поскорее увидеть мать, дал шпоры коню, быстро доехал до Вильябермехи и очутился у дверей родного дома. Несмотря на ранний час, дверь была открыта.
Сердце у него упало. Он почувствовал, что случилось непоправимое. Темное облако заволокло глаза.
Выбежавший ему навстречу Фаон вместо обычного радостного повизгивания протяжно выл.
Доктор спешился и прошел двориком, не встретив там ни души. Пес плелся впереди, продолжая жалобно скулить, словно хотел сообщить нечто печальное.
Дон Фаустино уже собирался подняться по лестнице в комнату матери, как навстречу ему вышла тетка Араселк и обняла его.
– Дитя мое, дитя мое! – говорила она. – Где же ты пропадал? Слава богу, ты жив и здоров.
– Тетушка, почему вы оказались здесь? Что случилось?
– Твоя мать больна, дитя мое.
– Не скрывайте от меня ничего. Не нужно. Что с нею? Я должен пройти к ней.
– Только не теперь… Она спит…
– Я знаю, она спит вечным сном! – воскликнул доктор. – Она умерла.
Донья Арасели ничего не ответила и разразилась рыданиями.
Доктор стремительно взбежал вверх по лестнице. – Он уже хотел пройти в спальню матери, но кормилица Висента удержала его:
– Она не здесь.
Машинально он пошел за Висентой в большой зал. В дверях стоял отец Пиньон.
– Пустите меня! Я хочу ее видеть.
Отец Пиньон рассудил, что дольше скрывать не имеет смысла, и сказал доктору:
– Не ходи туда. Не нарушай ее покоя. Молись богу за упокой ее души.
Дон Фаустино, рыдая, упал на руки отца Пиньона.
– Умерла! Умерла! – повторял доктор.
– Она жила и умерла как святая, – сказал отец Пиньон.
– Это я убил ее своим безрассудством. Боже, боже, пошли мне смерть.
– Quia Dominus eripuit animan tuam de morte, [96] – на память процитировал отец Пиньон фразу из требника, который он держал теперь в руке открытым на странице с текстом заупокойной молитвы. – Сын мой, – прибавил он, – молись за нее, молись за себя. Ничто так не утешает, как молитва. Tribulationem et dolorem inveni, et nomen Domini invocavi. [97]
96
Ибо господь вырвал душу твою у смерти (лат.).
97
Я познал раскаяние и скорбь
– Истинная правда. Я познал и скорбь и печаль, но не познал веры.
– Какой ужас! Не говори так; лучше уйди: не оскверняй память о матери.
Доктор машинально взял требник из рук священника, вперил взор в открытую страницу и прочел одну из печальных сентенций из книги Иова, как бы отвечая отцу Пиньону:
– «Моей душе опротивела жизнь моя. Буду говорить в горести души моей. Скажу богу: „Не обвиняй меня: объяви мне, за что ты со мною борешься? Хорошо ли для тебя, что ты угнетаешь, что презираешь дело рук твоих?…"».
Священник пришел в ужас от того, как доктор обратил бальзам в яд, и вырвал у него требник.
Дон Фаустино поспешно вошел в зал, посреди которого на высоком катафалке с четырьмя зажженными свечами лежала его мать. Б благоговейном молчании он приблизился к усопшей, опустился на колени, чтобы испросить у нее прощения, затем поднялся и, склонившись в глубокой печали над лицом покойницы, воскликнул, словно желая разбудить ее:
– Матушка, дорогая моя!
Респетилья, отец Пиньон, донья Арасели, кормилица Висента молча стояли подле гроба и плакали.
Доктор в последний раз посмотрел на бледное, преображенное смертью лицо матери и трижды поцеловал его.
Присутствующие при этой скорбной церемонии почти силой оторвали дона Фаустино от гроба и отвели в его комнату.
XXV
Одиночество
Отчаяние доктора в первые дни после смерти матери не знало границ. Оно было вызвано не только горячей сыновней любовью, но и чувством вины перед нею.
Перед его мысленным взором прошла вся жизнь доньи Аны, которая была сплошным мучением. Главными мучителями были его отец и он сам.
Донья Ана, женщина умная и образованная, принуждена была жить в Вильябермехе, где буквально не с кем было перемолвиться словом. Муж был слишком груб и неотесан, чтобы оценить ее достоинства. Он не испытывал даже чувства благодарности к жене за то внимание и заботу, которыми она его окружала. Не щадя ни чести, ни достоинства доньи Аны, он постоянно волочился за девицами вроде Бусинки и Гитары. Даже простые дружеские чувства были ему незнакомы: за всю совместную жизнь он едва ли говорил с женою долее пяти минут. Проводя все свое время в кутежах, карточной игре, увеселениях, разъездах, он совершенно расстроил хозяйство; бесчисленные подарки любовницам и разные дурацкие начинания и прожекты поставили семью Лопесов де Мендоса на грань катастрофы.
И вот теперь он, дон Фаустино, своим. легкомысленным поведением возбудил гнев Роситы, который пал на голову доньи Аны, а его бегство и плен окончательно ее убили, Он был безутешен и не искал себе оправдания.
Донья Арасели и отец Пиньон старались утешить его, как могли: призывали к смирению и уверяли, что донья Ана, обладавшая неисчислимыми добродетелями, безусловно, вознеслась на небо. Наряду с этими доводами, основанными на вере, отец Пиньон, проявляя подкупающее простодушие и здравый смысл, лишенный всякой сентиментальности, высказывал и другие мысли и соображения, которые не казались доктору убедительными, но отвлекали его от мрачных дум.