Иллюзии Доктора Фаустино
Шрифт:
Маркизу де Гуадальбарбо исполнилось шестьдесят шесть лет, но он на диво хорошо сохранился. Кипучая деятельность, верховая езда, охота, умеренность и полный достаток позволили ему сохранить молодость.
Он не уставал благодарить бога за то, что тот надоумил его выбрать себе такую жену. Констансия проявляла заботу о цветах, канарейках, коврах, бронзе, но с еще большим рвением заботилась, ухаживала и ублажала своего мужа; ведь он был так добр, услужлив, внимателен и щедр. Она целиком посвящала себя мужу: угадывала его желания, развлекала шутками и остротами, утешала, когда случалась какая-нибудь (обычно самая пустячная) неприятность, ухаживала за ним как за ребенком,
И все же, несмотря на все это, надо признать, что Констансия переживала опасный кризис. Впрочем, мы этого уже частично коснулись.
Идеал ее жизни, которой она жила до сих пор, исчерпал себя: он дал ей все, что мог дать. Фимиам лести, победы в свете, тысячи сердец, пламеневших любовью к ней, – на эту любовь она отвечала, разумеется, только благодарностью, – все это, прошу простить за грубое слово, осточертело ей. Теперь она желала более возвышенных наслаждений, стремилась к более прекрасному идеалу, душа ее жаждала высокой поэзии. Так бывает. В разгар прекрасного дня вы вдруг замечаете, что солнце начинает клониться к закату, окрашивает западный небосвод в золотистые и пурпурные тона, сердце наполняется томной меланхолией, и грудь теснят тысячи неизъяснимо очаровательных фантазий. Душа Констансии тоже слегка окрасилась в закатные тона; но молодость еще не ушла, она еще длится, и душа пребывает в меланхолии, стремится к неизведанным блаженствам, к прекрасной поэзии, к свету, к ласковому теплу, к благодати, которые продлевают ясный день жизни, наполняя его радостью.
Одно случайное обстоятельство дало толчок чувствам Констансии именно в этом романтическом направлении, подтолкнуло маркизу в сторону открытого моря, чреватого чудесными тайнами, рифами, мелями и обрывами.
Чета маркизов де Гуадальбарбо раз в неделю устраивала приемные вечера. В их салоне собирались сливки высшего мадридского общества. Каждый такой вечер был парадом красоты, знатности, богатства, писательских и военных талантов. Кроме того, маркизы де Гуадальбарбо давали обеды. В числе приглашенных был и генерал Перес, один на самых частых посетителей этого дома.
Генерал Перес, об отношениях которого с Роситой мы скромно умолчим, был не только влиятельным политиканом, от чьей воли зависели смерть или рождение министерских кабинетов, но самым дерзким, самоуверенным, настойчивым и легкомысленным волокитой. В этом виде сражений, равно как и в военных битвах, генерал Перес почитался настоящим Цезарем, и хотя ему не было известно речение «пришел, увидел, победил», поступал он именно так.
Этот бравый вояка, этот бесстрашный и удачливый герой, прославившийся тысячами подвигов, целиком посвятил себя Констансии. Он пронизывал ее огненными взглядами, ухаживал за ней с этакой генеральской лихостью. Ее пренебрежение к нему, колкости и даже гневливость он понимал не иначе, как притворство, хитрость, тактические приемы, применяемые маркизой с целью возвести преграды вокруг крепости, которая все равно в конце концов будет сдана.
Домогательства самонадеянного генерала бесили Констансию. Она считала, что в рамках светских приличий ею сделано все возможное и невозможное, чтобы осадить свирепого и настырного вояку и отвадить от себя, но напор генерала был чудовищным, почти невероятным.
Маркиз де Гуадальбарбо привык к тому, что его жену обожают, был абсолютно уверен в ее добродетельности и либо не замечал, либо делал вид, что не замечает той жестокой и плотной осады, которой подвергал ее генерал Перес. Констансия была достаточно умна и не просила мужа избавить ее от наглых ухаживаний чванливого кавалера, прогнать эту назойливую
Между тем Констансия вынуждена была терпеть ухаживания генерала. Испытывая неудовольствие и раздражение, она надеялась отвадить его своей невозмутимостью и неприступностью. До этого Констансия не понимала тех мифов, в которых рассказывалось о преследовании нимф Паном и Галатеи циклопом Полифемом. Но теперь, mutatis mutandis, [106] в современной жизни, более упорядоченной и управляемой, она почувствовала себя Галатеей, за которой гоняется разъяренный Полифем – генерал Перес.
106
Внося соответствующие изменения (лат.)
Больше всего ей досаждали и уязвляли ее самолюбие величавый вид генерала и та плохо скрытая уверенность, что, ухаживая за нею и снося ее равнодушие, он чуть ли не оказывает ей часть – это ей, считавшей себя выше всех генералов, ей, которой было прекрасно известно, что богатство и высокое положение ее мужа в обществе не зависят ни от каких политических и государственных деятелей! Она-то хорошо знала, что не муж нуждается в заручке министра финансов, а сам министр нуждается в его поддержке. И вот эта женщина теряла спокойствие и кусала губы, когда генерал Перес подходил к ней и только что не произносил покровительственным тоном: «Цените мою любовь и удивляйтесь, что я, такой важный, такой могущественный, терплю ваше небрежение».
Как раз в ту пору в дом Кон станси и каждый вечер приходил и раз в неделю обедал там наш главный герой, некогда отвергнутый ею кузен дон Фаустино Лопес де Мендоса.
Судьба была так сурова к дону Фаустино, что, несмотря на свою склонность к иллюзиям, он приобрел черты характера, совершенно противоположные характеру генерала Переса. Он стал робким, слабовольным, скромным, застенчивым. Его скромность привлекала Констансию и вызывала симпатию маркиза, который всячески расхваливал доктора и считал, что это блестящий пример того, как несправедливо и капризно распоряжается судьба, ставя достойных людей в унизительное положение и незаслуженно возвышая глупцов.
Поначалу Констансия спорила с мужем, утверждая, что причина неудавшейся карьеры дона Фаустино кроется в его характере, и приписывала ему множество недостатков… Однако маркиз склонялся к тому, что недостатков вовсе не было, а были только одни достоинства и совершенства. Постепенно маркиза убеждалась, что муж прав, и соглашалась с ним. Ей стало казаться, что доктор Фаустино – крупный ученый, увядший в расцвете сил, лев, которому подрезали когти, гений, которому подрезали крылья и помешали взлететь в эмпиреи.
Кто же та злая волшебница и коварная колдунья, которая произвела столь безжалостную ампутацию крыльев и когтей? Задумавшись над этим, Констансия впервые почувствовала угрызения совести, так как вынуждена была признать за собой некоторую долю вины.
С чувством нежности, с ощущением какой-то сладостной и горькой печали, какого-то обволакивающего томного наслаждения вспоминала она ночные свидания и разговоры у садовой решетки, слезы, пролитые в ночь расставания, робкий и нежный поцелуй в лоб в благодарность за рану, нанесенную ему в самое сердце, и тогда ей казалось, что она слышит шум фонтана, погружается в ночную тишину, видит ясное андалусийское небо с мириадами мерцающих звезд, вдыхает пьянящий аромат цветущих апельсинов и любимых фиалок.