Иллюзии Доктора Фаустино

Валера Хуан

– Скажу тебе откровенно, кузина, – отвечал доктор, – хотя и знаю, что ты будешь сердиться: я не заметил, чтобы ты обходилась с ним сурово. Он бывает у тебя почти ежедневно, не отходит от тебя, выставляет напоказ свое обожание. Это называется дурно с ним обращаться?!

– Внешне это выглядит так. Но он сам принимает уклончивость за благосклонность, отказ – за поощрение, яд – за бальзам. Право, иногда я не вижу иного средства отвадить его, как только выставить за дверь.

– Если бы хотела, то давно бы выставила, – возразил доктор.

– Очень хочу это сделать. Ты поможешь мне?

– С превеликим удовольствием. Буду счастлив оказать услугу моей прелестной кузине, которая

так добра и так ласкова со мною.

– Договорились. Я очень благодарна тебе за дружеское участие, за бескорыстную дружбу. Как ты благороден, Фаустино! У тебя есть все основания сердиться на меня, но ты не помнишь зла.

– За что же мне сердиться? Когда я вспоминаю – вот уже в течение многих лет – наше расставание там, у решетки сада, я всегда думаю, что ты была тысячу раз права. Весь горький опыт моей жизни, моя незначительность, моя нищета, крушение моих планов полностью подтверждают благоразумие и прозорливость твоего отца. Действительно, было бы безумством соединить твою судьбу с моей. Я не жалуюсь. Напротив, я благодарен тебе и храню в моем сердце сладкое воспоминание о тех слезах, которые ты пролила из-за меня, йотом тончайшем аромате, который ощутили мои губы, запечатлевшие первый и последний поцелуй на твоем чистом челе. Но хватит об этом. Вернемся к делу. Чем я могу быть полезен? Приказывай.

– Могу ли я приказывать? Я умоляю тебя завтра прийти ко мне.

– В котором часу?

– Приходи в половине третьего. Только непременно.

Констансия назначила доктору прийти за полчаса до визита генерала.

Автор или рассказчик настоящей истории – как угодно – знает, что в этом месте повествования, как и в других местах, читатель должен был почувствовать досаду против нашего главного героя и осудить его за крайнее непостоянство: то он любит Марию, то Констансию, то обеих сразу, а однажды любил даже Роситу (правда, всего несколько дней). Но пусть бросит в него камень тот, у кого в реальной жизни было меньше любовных перемен, тот, кто с большим основанием шел бы на эти перемены. Кроме того, уже с самого начала рассказа читатель должен был понять, что мы не старались сделать из доктора образец добродетели и совершенства. Мы хотели на примере доктора Фаустино показать, как пагубно сказывается на уме и воле человека то, что обычно называют иллюзиями. Концепция эта сама по себе удобна, и состоит она в убеждении, что сами наши достоинства могут указать путь к достижению любой честолюбивой мечты, что в каждом из нас сидит в зародыше великий человек, а раз так, то без труда и усилий, без всяких волевых напряжений, только за счет природных свойств можно преодолеть все препятствия и покрыть себя славой.

Такого мнения придерживаются нынче многие, и доктор Фаустино не составлял исключения. Его честолюбие было разбужено и не покидало его, несмотря на горчайшие разочарования, которые ему довелось испытать. Кроме того, будучи наделен поэтическим воображением и не веря ни во что, кроме своей исключительности – что тоже чрезвычайно распространено, – доктор напоминал персонаж из известной сказки: ночью герой заблудился в дремучем лесу и, пытаясь выбраться из него, мечется между мерцающими вдали огоньками, попеременно принимая каждый из них за желанную путеводную звезду. Огонек, который манил теперь доктора и вселял в его душу спасительную надежду, были глаза его кузины. И он поспешил на свидание к маркизе, придя на несколько минут раньше назначенного часа.

Кузина приняла его в очаровательной маленькой гостиной – или в будуаре, если воспользоваться иностранным словом, – где обычно проводила время, когда оставалась одна, занимаясь чтением, предаваясь мечтам или' принимая самых

близких друзей. На ней было прелестное утреннее платье, по-весеннему легкое. Через открытые жалюзи в гостиную лился мягкий свет. Всюду стояли цветы и комнатные растения. Маркиза казалась свежее, красивее и очаровательнее всех цветов.

Доктор рассыпался в комплиментах. Она, в свою очередь, встретила его приветливой улыбкой и подарила ласковым взглядом.

Нет, они не говорили о любви, ни о прошлой ни о настоящей, речь шла только о нежнейшей дружбе.

И по праву дружбы доктор взял руку маркизы в свои руки, и маркиза не отняла ее. Фаустино покрыл ее поцелуями, и как раз в этот момент раздался звонок у входной двери. Констансия рассмеялась.

– Это он, – сказала Констансия. – Пожаловал мой ужасный генерал.

Доктор, сидевший слишком близко к Констансии. машинально отодвинул стул.

– Нет, нет, – сказала маркиза, рассмеявшись еще громче. – Не отодвигайся. Сядь поближе – пусть злится. И не вставай, пока он не увидит тебя рядышком со мною.

Дон Фауст и но повиновался и снова придвинул свой стул.

Слуга доложил о приходе генерала Переса, который тут же вошел с сияющим, победным видом.

Констансита, хотя и была автором этой проделки, увидев генерала, густо покраснела. У нее не хватало опыта в такого рода делах. Доктор давно не участвовал в галантных приключениях, тем более в таком аристократическом салоне и в таком внушительном составе: он разволновался и тоже покраснел. Генерал заметил все это и, хотя был человеком опытным и бывалым, не мог скрыть своего неудовольствия.

Разговор, который затем последовал, был натянутым и холодным. Лицо генерала выражало плохо скрываемый гнев. Кузина едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Она бросала на дона Фаустино нежные взгляды и не только не скрывала этого от генерала, но, наоборот, делала так, чтобы тот их заметил. Генерал понимал, что сердиться было смешно и глупо, поэтому старался казаться невозмутимым и даже веселым; но это плохо ему удавалось. Он завел разговор о всякой всячине: о театре, о литературе, даже о модах; наговорил кучу всякого вздора. Это забавляло Констансию, она была в восторге. Генерал был так самонадеян, что не испытывал ни к кому ревности, тем более к доктору. Он видел в нем только бедного родственника маркизы, которого из милости пускали в дом, и иногда из сострадания кормили. Генерал считал, что он тоже может проявить к нему и сострадание и милость.

– Ну и ну, – говорил он. – Не ожидал встретить здесь такую блестящую компанию.

– Для меня это большая честь, генерал, – скромно отвечал дон Фаустино.

– Кто бы мог подумать, – продолжал генерал, – вы не в присутствии?

– Да, генерал, я манкирую сегодня присутствием, чтобы составить компанию кузине и развлечь ее. Она немного хандрит.

Хотя доктор говорил простодушно, генерал уловил некоторый намек на себя: уж не ставят ли они оба ни в грош его присутствие здесь? Они так поглощены друг другом. Он готов уже был взорваться, но сдержался.

– Я рад, дружок, очень рад. Не знал, что вы приятный и веселый собеседник.

– Именно, он мил и приятен! – воскликнула Констансия раньше, чем доктор собрался с ответом. – Вы плохо знаете моего кузена, мало с ним общались. Судьба была несправедлива к нему, поэтому у него такая незавидная служба и мизерное жалованье, но он человек ученый и очень умный.

– Генерал, – сказал доктор, – кузина слишком добра ко мне и видит во мне достоинства, которых у меня нет.

– Поверьте мне, генерал. Я сказала истинную правду. Фаустино – один из самых замечательных людей в Испании: вдохновенный и тонкий философ, ученый…