Иллюзии Доктора Фаустино
Шрифт:
XXVIII
Кризис
В это время в Мадриде случилось событие, которое вызвало сенсацию в высшем аристократическом обществе. Все газеты писали об этом.
Маркизу де Гуадальбарбо наскучило жить в Париже и в Лондоне, и он вернулся в город, на гербе которого красовались медведь и земляничное дерево. Старый дом был перестроен, переоборудован и роскошью внутреннего убранства и элегантностью внешнего вида напоминал теперь настоящий дворец. Дорогая мебель, прекрасные картины, мраморные и бронзовые скульптуры, японский, севрский и саксонский фарфор, редкостные французские эмали, редкие книги в роскошных переплетах – все это и многое другое, всего не перечислишь, с большим вкусом и с тонко продуманной небрежностью было расставлено и выставлено в обитом красным шелком кабинете
При этом дом не выглядел складом дорогих вещей, как у иных хозяев, демонстрирующих свое богатство и тщеславие, но лишенных чувства подлинной любви к красивым и дорогим предметам, которое и придает им живую душу. Здесь все выглядело так, будто какая-то добрая фея холит их, нежит и придает им вид живых существ. В каждом произведении искусства, в каждом украшении и даже в самом воздухе ощущалось присутствие, след, рука доброго покровителя домашнего очага. Казалось, он омывает всю эту обстановку чудесным, мягким светом и придает ей какой-то сказочный аромат. Растения выглядели здесь еще более зелеными и свежими, а цветы – еще более яркими и красивыми, чем в саду или в парке. Со всем этом было проявлено столько изящества, такта и вкуса, что всякий угадывал присутствие умной, красивой и благородной женщины.
Этой женщиной была наша старая знакомая Констансия, ставшая маркизой де Гуадальбарбо. Природные достоинства, которыми она отличалась еще там, у себя, в андалусийской деревне, проявились теперь в полном блеске под воздействием достижений современной культуры. Так драгоценный камень, извлеченный из недр земли, или жемчуг, поднятый со дна моря, приобретают особую, рафинированную красоту и изящество, приняв в себя лучи дневного света.
Маркиза прожила эти семнадцать лет, не испытав ни малейшего огорчения, наслаждаясь безмятежностью и благополучием, пользуясь всеобщим уважением, заботами любящего супруга, внушая почтительную любовь мужчинам, вызывая зависть женщин, и потому красота ее нисколько не поблекла. Никто не дал бы ей даже тридцати пяти лет. Губы ее были так же свежи, детская лукавая улыбка так же привлекательна, зубы такие же ослепительно-белые, лоб такой же чистый и кожа лица с румянцем на щеках такая же нежная, как в тот памятный момент, когда она вышла из экипажа, чтобы встретить своего кузена Фаустино.
Хотя у нее было двое детей и старшему сыну исполнилось шестнадцать, мы можем повторить то, что говорили и раньше: гибкостью стана она напоминала даже не пальму, а змейку, все, что можно было видеть, предполагать и воображать о ее фигуре, отличалось отсутствием излишеств и преувеличений и такой соразмерностью форм и линий, которыми отличается подлинное произведение искусства.
В довершение всех похвал мы осмелились бы прибавить, что Констансия была неподвластна разрушительной силе времени. Она напоминала сказочных спящих красавиц, которые, проснувшись, остаются такими же прекрасными, а то и более прекрасными – бывают и такие случаи, – чем до волшебного сна. Кожа приобрела еще больший блеск и прозрачность, стала более гладкой и белой, что делало Констансию похожей на мраморную богиню или нимфу. Благодаря заботам и уходу руки казались теперь еще более красивыми и поражали округлостью линий, изящной формой запястья и пальцев. Уход за внешностью, применение маленьких хитростей осуществлялись так тонко и умно, что даже самый придирчивый критик, обладающий острейшим зрением, не заметил бы этого.
Маркиза де Гуадальбарбо поражала Мадрид своими туалетами и драгоценными украшениями, но еще большее впечатление производили ее добродетели. Маркиза любила мужа, видя в нем чудесный источник своего благосостояния и богатства. Он осыпал ее бриллиантами, одаривал золотыми украшениями и без колебаний исполнял все ее дорогостоящие и смелые капризы. Удачи супруга в делах благодарная маркиза была склонна приписать его выдающимся талантам. Он представал в ее глазах магом-волшебником, которому достаточно было махнуть палочкой, чтобы любая надежда, иллюзия, прихоть, мечта покидала зыбкий мир тенен и химер и чудесным образом превращалась в нечто весьма реальное и ощутимое.
Констансия была о себе весьма высокого мнения, что делало ее неуязвимой для многих опасных искушений.
Бедная
Женщину-плебейку всегда привлекает звучное имя кавалера. Женщина, которая не знает высшего света, легко очаровывается поклонником, блистающим в аристократических салонах, и желание победить или уязвить свою великосветскую соперницу оказывается сильнее всех ее добродетелей. Констансия причисляла себя и своего мужа к самому высшему обществу, она блистала в самых знаменитых салонах Парижа и Лондона, поэтому подобные вещи никоим образом не могли подействовать на ее гордое сердце. Она на все смотрела свысока, с пренебрежением.
Слава о маркизе де Гуадальбарбо катилась по всей Европе. Она блистала в Бадене, Спа, Брайтоне, Трувиле, в салонах предместья Сен-Жермен, в замках прославленных лордов Англии и Шотландии. В Берлине, Петербурге, Ницце. Флоренции, Риме у нее были приятельницы, которые ей писали письма, и поклонники, которые по ней вздыхали… Устав блистать в Европе, она вернулась в Мадрид, и похоже было, что сделала это, желая укрыться от света.
В прежние времена в центрах высокой культуры и цивилизации вроде Александрии эпохи правления наследников Александра Великого, Версаля эпохи Людовика XIV или Людовика XV, может быть, по контрасту с реальной жизнью возник интерес, пробудился вкус – род недуга – к буколической поэзии, к идиллии, к тихой сельской жизни, к пастушеской любви. Нечто подобное произошло и в душе прекрасной маркизы. В Мадриде ей было хорошо, но порой сердце ее тосковало по простой, патриархальной жизни. Воображению рисовались идиллические картины неизъяснимой прелести, сотканные из воспоминаний о родном селении, о своем саде, цветущих апельсиновых деревьях, благоухающих фиалках, о голубом андалусийском небе и о прочих удовольствиях безыскусственной жизни, близкой к матери-природе.
Когда все английские лорды, русские князья и парижские львы были у ее ног и она утомилась от всеобщего восхищения, ей стала грезиться другая жизнь. Она не видела в нынешней своей жизни поэзии и полагала найти ее в чем-то другом, доселе неиспытанном и неизведанном.
Пока жажда блистать в обществе и быть любимой не угасла в ее сердце, поэзия и романический идеал воплощались для нее в том всеобщем поклонении и обожании, предметом которых она была. Главными условиями осуществления этого идеала были несокрушимая добродетель и верная любовь к почтенному маркизу. Нарушить верность мужу или хотя бы бросить тень на его имя значило для нее сойти с того золотого пьедестала, на который он ее вознес и поставил. Надо думать – и, вероятно, сама Констансия думала, – что то восхищение, которое внушала ей удачливость маркиза в делах, и та благодарность, которую она испытывала к нему за безотказное выполнение ее желаний, были проявлением настоящей любви и искренней привязанности к мужу. Ей представлялось, что оба они составляют одно существо или, во всяком случае, неразделимое единство и что могущество, великолепие привалили им не откуда-то извне, под воздействием какой-то внешней силы, но исходят от нее самой, заключены в собственной ее персоне.
Так жила Констансия все эти семнадцать лет: любила своего мужа, была образцовой женой и матерью, слыла среди ветреников неприступной мраморной богиней. Все строгие и положительные люди ставили ее в пример супружеской любви и верности.
Даже маркиза дель Махано, сестра ее мужа, которую считали самой суровой и придирчивой дамой Мадрида, была очарована Констансией и ни в чем не могла ее упрекнуть. Разве что в недостатке религиозного рвения. Однако щедрые дары и пожертвования Констансии в пользу церквей, монастырей и приютов умеряли в значительной степени критический пыл маркизы. Как все святоши, она была скупа, но, будучи распорядительницей всех пожертвований, слыла щедрой, не теряя ни полушки из собственных денег.