Иллюзия Луны
Шрифт:
Кир шел, уставившись на свои ботинки и подбирая слова для ответа. Откуда-то сверху ему под ноги свалилась размякшая вишневая ягодка. Кир с удивлением посмотрел в небо – может, какая-то птица обронила – и вернулся к своим мыслям. Он и правда симпатизировал Вольдемару, не хотел ему грубить, но и ответить по существу было непросто. Да и Никитская, такая суматошная в этот час, не настраивала на философский лад.
– Понимаете, Вольдемар, – наконец медленно заговорил он. – Публике надо понравиться. К ней мало прийти с тем, что у тебя есть, ей надо со всех сторон угодить. А у меня с этим делом плохо. Я не люблю нравиться. И не хочу выражать это время, в котором нечего выражать.
– Ах, перестаньте, Кирилл Александрович, – перебил его собеседник. – Ваше пальто прекрасно выглядит и стоило немало. Лет десять назад. Причем тут мои деньги? На что они вам? Не смешите меня!
Кир не успел ответить, как прямо на них из дверей кафе вывалился огромный, толстый и совершенно пьяный человек в раскрытой на груди шубе и сбившейся на затылок каракулевой шапке. Видимо покидал он кафе не по своей воле, поскольку вслед ему устремился портфель и стопка бумаг, веером разлетевшихся на ветру. Однако осоловевший гражданин не растерялся. Портфель подобрал, подмигнул Вольдемару, вывалился на проезжую часть, в миг, как по волшебству, поймал авто и был таков. Кир потряс головой, словно отгоняя случайное видение.
– Дорогой Вольдемар, – он вернулся к прерванной беседе, – у вас неверное представление о жизни художника. Маргинал – это состояние духа, а не желудка. Вы правы, мне немного надо, но то, что надо, требует средств. Да, я езжу на метро, по многу лет ношу одну и ту же одежду и равнодушен к дорогим ресторанам и современному образу жизни, но я терпеть не могу дешевые бумажные сосиски из гастронома и в глубине души мечтаю построить стену между собой и всем остальным миром. А это, знаете ли, требует средств.
Некоторое время они шли молча, не глядя друг на друга. Миновали церквушку, одну из самых старых и маленьких в Москве. Ее называли церковью женихов и невест. В прошлые времена в эти стены набивались молодые прихожане и прихожанки, стремясь не столько очистить душу праведной молитвой и покаянием, сколько присмотреть себе хорошую партию.
– Знаете, в Средние века на Востоке художник считался бездарем, если он не слеп к старости, – опять заговорил Кир. – Тогда тоже делали копии, но мастера копировали мир, в котором жили и который создал Аллах. Кропотливо, тщательно выписывали все детали, все подробности, и чем скорее они лишались зрения, тем более самоотверженной считалась их работа во имя Всевышнего. Некоторые сами втыкали иголки в глаза, чтобы подтвердить свой высокий статус и окружить себя почетом и уважением. Сейчас всё иначе. Стремление приобрести уважение превратилось в гонку за славой и наживой, и последний прохвост понял, что пару раз удачно плюнув на холст, можно стать заслуженным мастером. И если бы не вы с вашими банкирами и бандитами, возможно, такой, как я, давно переехал бы или в ночлежку, или в психушку. А так, на ваши шиши я еще наследство оставлю. Или хотя бы оплачу свои богатые похороны.
На
– Насчет нового заказа… – Вольдемар проводил восторженных девиц. – Работа срочная, оплата щедрая. Я бы сказал, щедрая не как обычно, а сверх того. Нужна всего одна копия. В натуральную величину. Один к одному, плюс ваши пять сантиметров. В остальном – никаких выкрутасов.
– Понятно, – кивнул Кир.
К условиям, логичным или абсурдным, Кир относился как к антуражу. Главным всегда оставалось одно. Оригинал.
– Так что делать-то будем? – Кир не выдержал затянувшейся паузы.
– «Пир королей», – прошелестел Вольдемар и направился на другую сторону улицы.
– Что? – Кир растерянно последовал за ним. – «Пир»? Кого? Филонова?..
– Вас это удивляет? – не оборачиваясь, осведомился посредник.
– Да как вам сказать…
Кир задумался. «Пир» – была тревожная и мрачная картина. Жилистые, сухие, словно мертвые, короли, собравшиеся за столом, всегда казались ему большой семьей. Родственниками, дождавшимися друг друга по ту сторону тепла, света и жизни. Темные стены и своды зала, в котором они «пировали», и были покоями смерти, и недоношенный младенец, сидящий на руках одного из взрослых, казалось, выскользнул из одной темноты и, минуя наш мир, сразу попал в другую, хорошо знакомую ему тьму небытия.
Кир проводил взглядом женщину в огромных солнцезащитных очках, делавших ее похожей на фантастическую муравьиху. Она толкала перед собой детскую коляску и громко кричала в телефон: «Зачем ты мне звонишь? Не надо! Не надо мне больше звонить. Ты понял? А? Нет, ничего не слышу!»
– Вы знаете, что он несколько дней после смерти пролежал, накрытый этой картиной? – переждав крик, спросил Кир.
– Знаю. Умер в Ленинграде зимой, во время блокады. От голода. Все эти дни искали доски на гроб, – Вольдемар спешил так, словно хотел убежать от собственной тени.
Кир едва поспевал за ним. Его спутник напоминал изящную шахматную фигурку, которую зимний ветер гнал по полю невидимых квадратов.
– «…пир трупов. Пир мести. Мертвецы величаво и важно ели овощи, озаренные, подобно лучу месяца, бешенством скорби», – процитировал Кир. – Где там луч месяца, где овощи? Утроба смерти… Говорили, что Хлебников испугался, когда увидел этих королей, – холодный ветер отнес в сторону его слова.
– Так вы возьметесь? – голос Вольдемара как будто изменился, или это только показалось?
Кир задумался. Обычно у него не возникало сомнений, браться за заказ или нет. Но сейчас… Филонов с ранней юности интриговал Кира. Аскет, гений, упрямый, голодный, автор презапутанной теории аналитического искусства, учитель, у которого сложно было чему-то научиться, поводырь, за которым никто не решался пойти. Однажды, бродя по залам Русского музея, Кир задержался у «Пира королей» и, блуждая взглядом по искаженным неведомой мукой лицам, внезапно что-то почувствовал. Содержание картины словно втягивало его внутрь, ему казалось, что он нарушает невидимые границы и входит в тот сумрачный зал, в котором обитают страх, смерть, сырость и тоска.