Илья-богатырь
Шрифт:
Она вышла в небольшую округлую пещеру, где стоял впервые виденный ею алтарь и священник в сияющей ризе вздымал руки перед иконами.
«Кому возвещу печали моя! Кому принесу тоску мою…» – услышала она то, что ныло в ее душе и не давало покоя.
И словно отворилась душа, и слезы, давно кипевшие в сердце, хлынули из глаз и принесли облегчение. А прямо на нее смотрела с иконы женщина с младенцем на руках, который прижимался к ее щеке…
«Милосердия двери открой мне, Господи…»
Закрывшись мафорием, Ольга впервые неумело сотворила крестное
И волос не упадет с головы… Оглянувшись, увидела она это на лицах всех христиан, что стояли рядом с нею. И поняла: вот народ новый!
И он обрящет отчину, таким трудом и кровию добываемую…
Язычник Святослав
Двое монахов прекрасно помнили юного Святослава, который от малых лет так отдалился от матери, что ходили слухи, будто он не сын Игоря, а неизвестно кого.
Помнится, киевский раввин, которого охраняли дружинники, провожая его через Дикое поле к хазарским постам на Дону, клялся и божился, что весь мир считает Святослава сыном Свенельда или какого-нибудь еще варяга, потому что при его рождении Игорю было шестьдесят шесть лет.
Смутились тогда дружинники, но старший из них сказал:
– А Ольге сколько было?
– Сорок шесть! – отвечал раввин.
– А сколько было Аврааму, когда он родил сыновей? А Рахили?
– Ну, ты хватил! – засмеялся раввин. – Это были праотцы народа израильского!
– Чудно! – сказал десятник. – Пророкам своим ты веруешь, что они и в девяносто лет детей имели, а князьям нашим – нет… Чудно.
И примолк раввин, понимая, что попал не к варягам, а дружинникам-христианам, служившим Ольге, и жизнь его висит на ниточке… А ниточка эта – посольская неприкосновенность да славянские заложники, взятые в Тьмутаракани ради его безопасного проезда. Если его убьют, то в Хазарии будут немедленно казнены и проданы в рабство десятки христиан.
Монахи припоминали, что тогда они тоже удивлялись странному отчуждению между Ольгой и Святославом. С каждым годом она становилась все набожнее, а он – все воинственнее.
Ольга принимала в Киеве всех христиан, особое же предпочтение отдавала грекам и болгарам, которые не только сами переселялись в ее державу, но везли возами иконы и книги! На новой отчине своей ревностно принимались проповедовать слово Христово, учить грамоте и, особым попечением княгини, возвели небольшую – первую в Киеве – церковь Святого Ильи
Пророка.
Но чем больше усиливались в Киеве христиане, тем злее ненавидел их Святослав. На дух не переносил! Его дружина хотя и пополнялась христианами – славянами и варягами, а все же была языческой. Когда она возвращалась из походов в Киев, это бывало подобно нашествию иноплеменных! Никто не чувствовал себя в безопасности. Дружинники непрерывно пировали и к жителям мирным, и к дружинникам славянским-христианским относились враждебно, будто к побежденным.
Потому
Семнадцати лет Святослав стал сам водить дружину, а Свенельд был у него воеводою. Но Свенельд был шеей, а князь головой: куда шея поворачивала, туда голова и смотрела. А Свенельд был настроен против Ольги и против Киева с его Вышгородом.
Медленно, но неуклонно менялась и Ольга. Все меньше оставалось в ней, даже внешне, черт варяжской воительницы – регины русов, все больше становилась она схожей с иконой Заступницы Богородицы. Постоянно были вокруг нее дети – сначала племянники вроде Улеба, а потом внуки – дети Святослава, среди которых старший был любимцем – Ярополк.
Говорили, что, страшась гнева Святославова, Ольга тайно крестила Ярополка. Его готовила она во князья, его учили греческие и болгарские попы, и рос он непохожим на братьев своих: пригожим да веселым, добрым да покладистым.
Потому и задирал его постоянно Олег, и дрался с Ярополком.
Но это была борьба равных. Как волчонок следил за их драками Владимир-бастард – сын ключницы Малуши, чуть не насильно взятой Святославом. Следил и не смел вмешиваться, памятуя, что они законные сыновья, а он нет!
Но Святослав почитал его сыном, хотя на сыновей внимания обращал мало, весь занятый войной.
Двое телохранителей Ольги прекрасно помнили этого князя – варяга истинного. Одевался он просто – от дружинника не отличить.
Только оружие у него было дорогое. Дорогое, да не украшенное, как у византийцев или у хазар. Вороненая сталь топора на длинной рукояти, меч длинный у пояса, меч короткий у голени да кольчуга крепкая. Не любил он и шапку княжескую, и дорогое корзно. Самой драгоценной вещью его была серьга с двумя жемчужинами в ухе.
Не признавал он ни учения книжного, ни бесед нравоучительных. Не любил пиров долгих и гульбищ веселых. Варягам, своим дружинникам, гулеванить не препятствовал, а сам – сторонился. Пьян бывал, но и этого веселия не любил.
Не любил с боярами советоваться, с лучшими людьми киевскими думу думати. И киевлян не любил!
Немо и неподвижно стояли дружинники нарочитые в покоях княгини, когда выговаривала она сыну, а тот, как всегда криво ухмыльнувшись, слушал ее…
– Святослав! – говорила Хельги. – Не по правде ты живешь! Не по истине!
– Это по чьей же я правде жить должен? По византийской али по хазарской?
– А ты по какой правде жить хочешь? – ответила она как можно спокойнее.
– По своей! Бить буду и византийцев хитростных, и хазар! Они друг друга стоят!
– И в этом – вся правда твоя? – стоя перед сыном, сидящим на лавке на поджатой, как у печенега, ноге, спрашивала строгая, вся в черном, княгиня и глядела ему в душу синими молодыми глазами. – Один против всех? Так вот и не твоя это правда, а Свенельдово наущение! Он тебя этому учит! Он тебя и предаст! Как предал Игоря!