Илья-богатырь
Шрифт:
– А кого они хотят – Ярополка. Раздели меж сыновьями державу, а сам властвуй над всеми.
– А Олега куда?
– Да все равно! Хоть бы в Овруч! Сыновья не в тебя пошли – слабы!
– А Владимира? И он ведь мне сын!
– Этот другой! Этого нельзя в Киеве оставлять! Этот – волчонок. Ушли его подальше. Вон Новгород князя просит – ушли его туда…
Свенельд потянулся, и старые суставы его затрещали.
– И пусть Ярополку радуются… – сказал он.
– Ярополк руку Византии держать будет! – прохаживаясь по горнице тяжко ступая по скрипучим половицам, сказал князь. – Я
– Ну и что? Сила-то у тебя.
– А то! – сказал Святослав, придвигаясь к самому его лицу и дыша горячо, по-звериному. – А то, что усилься Ярополк – и ты предашь меня!
– С ума ты сошел! – не сморгнув, ответил старый варяг. – Я с тобой от рождения твоего…
– Ну и что? – сказал Святослав. – Ты и князю Игорю служил с детства, а предал его.
– Хватит болтать! – прихлопнул ладонью по креслу старик. – Сколько можно глупость эту слышать!
– А может, и убил, – все так же глядя ему в самое лицо, сказал Святослав. – Сказывают, князь в полюдье не с мужиками сермяжными, а с дружинниками какими-то ратился! Они его и убили, а уж древляне мертвого разорвали.
У Свенельда задрожал бритый подбородок. Он хотел что-то возразить, но Святослав крикнул:
– Встань! Расселся тут! Это место матери моей! – Став спиной к Свенельду и глядя в растворенное теремное оконце, добавил: – И не мальчонка с тобой говорит, коим вы как хотели вертели! Ступай отсель и помни: кровь неотмщенной не бывает.
Свенельд поднялся и, понимая, что так беседу кончать нельзя – жить ведь и далее вместе, – привел свой довод:
– Ежели я в смерти князя Янгвара повинен, что же боги мне до сих пор не отомстили? Чего они ждут?
– Терпят, пока ты при мне! А предашь, как многих предал, – тут месть и свершится!
Свенельд не нашелся что сказать и вышел, громко топая по половицам. Святослав сел в кресло матери своей и уловил запах византийских благовоний и лекарств, которыми пользовалась немощная старуха. Он поднял глаза. Прямо на него из переднего угла смотрела с иконы женщина с испуганным ребенком на руках. И князь заскулил, как брошенный щенок…
Киев не принял Святослава, и, оставив на киевском столе сына, желанного киевлянина – Ярополка, он ускакал, по июльской жаре, к Дунаю.
На бегство был похож его уход.
Двое стариков, встреченные им по дороге, остались князем неузнаны. Да и трудно было узнать в двух каликах телохранителей княгини, навсегда снявших воинские доспехи и приобщившихся к братии монахов печорских. А они князя узнали и переглянулись, за долгие годы понимая друг друга без слов:
«Либо князь Святослав не вернется больше в Киев, либо придет с такою грозою и мукою, что и Киев не устоит».
Куда гнал коней грозный князь Святослав? Куда, бряцая доспехами, в тучах пыли, неслась отборная его малая дружина?
К Дунаю! Туда, где стояло войско князя, где командовали его воеводы Сфенкел, Икмор и Свенельд, сопровождавший князя в Киев, словно желая удостовериться, что Ольга действительно умерла.
Новую державу хотел создать Святослав. Война диктовала свои решения. Святослав фактически покорил всю Болгарию, но после переворота в Византии, где к власти пришел Цимисхий, полководец его Варда Склир
Святослав взял город Переяславец, посадил там Сфенкела, болгарина
Колокира и царевича болгарского Бориса, а сам на границах Болгарии и земли славян-уличей в низовьях Дуная укрепился в Доростоле.
Здесь, на окраине земель, подвластных киевским русам, он мог бы основать новое языческое государство, даже если бы Болгария стала независимым государством.
Стараясь укрепиться в новой отчизне, князь вел бесконечные переговоры с красавцем и честолюбцем, великим дипломатом и полководцем Иоанном Цимисхием.
Где было суровому и простодушному Святославу перехитрить грека! Он говорил с варяжской прямотой и грубостью, требуя дани. Так всегда поступали варяги, так вели себя на переговорах. Но время варягов – прошло!
Всю зиму Цимисхий тянул время. То уступал в переговорах, то отказывался от уже данных обещаний, которые, кстати, для него ничего не значили. Он мог обмануть и предать кого угодно. Императором он стал потому, что в него влюбилась жена императора Никифора Фоки – императрица Феофано. Слуги императрицы, под руководством Цимисхия, проникли во дворец и зверски убили императора. Но первое, что сделал Цимисхий, став императором, – сослал Феофано и всех, кто помогал ему в заговоре. Раздал все свое имущество земледельцам и прокаженным. Завоевал популярность в народе бесконечными праздниками и увеселениями, сместив под шумок всю администрацию императора Фоки.
Чему служил он? Почему так легко расставался с богатством, с любовью, со всем, ради чего готовы были умереть многие его современники?
Его единственной, испепеляющей любовью была Родина. Цимисхий любил Византию и ей служил всеми силами души, ума и тела. Он ненавидел врагов своей страны и ради победы над ними готов был на все, что угодно.
Весной 971 года, как сообщают греческие хроники, Цимисхий неожиданно для прямодушного и жестокого Святослава начал против него поход.
Триста кораблей с огнеметными машинами вошли в устье Дуная, пятнадцать тысяч пехоты и тринадцать тысяч конницы смели отряды русов и варягов, оборонявших проходы на Балканских перевалах, и после трехдневной осады взяли Переяславец.
Отчаянный Сфенкел с небольшим отрядом русов пробился к Святославу.
Царевич Борис сдался грекам.
Пасху, во всем православном торжестве, Цимисхий отпраздновал в отвоеванном у язычников Переяславце. После этого вся Болгария восстала против Святослава. Святослав, не имея конницы, остался в Доростоле.
Варяги и русы дрались с обычной для них храбростью и яростью. Они были так страшны и так умелы, что сам Цимисхий едва не погиб, но греков было больше. Никакие отчаянные подвиги не меняли общего положения. Погиб храбрец Икмор, погибли или умерли с голоду многие воины Святослава. Никогда князь не терпел такого сокрушительного поражения! Его мозг, как губка напитанный кровавыми картинами и местью, не мог примириться с поражением.